Еще не поняв, что случилось, она чудом поймала повод и
ударила коня в бока. Тот зарычал как зверь и рванулся вперед. Она пронеслась
мимо раненого, голова дулеба была рассечена, вырвалась на простор дороги, за
которой блистал рассвет…
– Стой!
Ее будто ударили по лицу хлыстом. Она сразу узнала
ненавистный говор руса, хотя еще не поняла, кому принадлежит. У всех русов
голоса сильные и вызывающе властные. Конь рванулся еще быстрее, завизжал от
ярости, а затем будто налетел на скалу. Ольху мотнуло в седле, снова чудом
удержалась, но выронила поводья. Конь бросил задом, затем взвился на дыбы,
яростно забил в воздухе копытами. Ольха ощутила, что отделилась от седла.
Сильные руки подхватили у самой земли. Она увидела смеющееся
лицо руса, который всегда был близ Ингвара. Он поставил ее на ноги,
раскрасневшийся, запыхавшийся.
– Ну вы и неслись! Я уж, грешным делом, боялся, что
проскочите!
Ольха оглянулась, упавшее сердце замерло вовсе. Еще двое
вышли из зарослей, деловито добили раненых, шарили в их сумках и одежде,
снимали ножи, браслеты. Они устроили засаду на повороте, поняла Ольха, когда
любой конник замедляет скачку. Двое ударили почти в упор дротиками, а один даже
затаился на ветке, под которой она с дулебами пронеслась так опрометчиво. И где
дулеб буквально сам ударился лбом о подставленный топор.
– С тобой всего трое? – допытывался рус. – А
нам сказали, что поедут пятеро. Мы б тогда вовсе одного послали. Я бы сам
пошел, пусть остальные отсыпаются.
Это было явное хвастовство. Как ни сильны русы, подумала она
с бессильной яростью, только внезапность помогла победить так легко. Но молодой
дружинник ликовал, раздвигал плечи, выпячивал грудь, и Ольха опустила голову,
сказала безнадежно:
– Да, я вижу… от Ингвара не уйдешь.
– Вот-вот! – подтвердил он довольно.
– Ладно уж… А что теперь?
– Теперь дождемся Ингвара, – объяснил он
словоохотливо. Огляделся. – Да прямо здесь! Ну, только в сторонке от
трупов. А то мухи, мыши набегут.
С поляны, которую он выбрал для отдыха, хорошо была видна
дорога. Когда поедет Ингвар с оставшимися дружинниками, только слепой не
заметит. Двое других, Боян и Окунь, привели коней, расседлали и пустили
пастись. Ольха с горечью подумала о павших дулебах. Их трупы даже не оттащили с
дороги.
Все трое развели костер. Солнце только-только окрасило
далекий виднокрай, воздух оставался холодным, как лезвие меча. По рукам пошел
бурдюк с медовухой, прямо на траву выкладывались ломти хлеба и сыра. В сумке у
дулебов нашелся огромный кус мяса, две жареные утки, крупный гусь, и дружинники
совсем повеселели. Даже пожелали, чтобы боги взяли дулебов на поля Вечной
Охоты.
Глава 9
Ольха украдкой всматривалась в лица пленивших ее людей. Все
равно в них нет злости, а на нее посматривают даже с сочувствием. Как на
красивого теленка, подумала она со злостью, которого пришла пора резать на
мясо.
Тот самый рус, молодой и самый веселый, она часто слышала
его смех и шуточки, принес ей бурдюк с хмельным медом.
– Хочешь хлебнуть?
– Нет, – ответила она едва слышно.
– Меня зовут Павка, – сказал он жизнерадостно,
ничуть не смутившись. – Если по-вашему, по-славянски, то Мизгирь. Можешь
звать меня и так, мне все равно. Уже все русы говорят и по-вашему, а дети наши
и вовсе полянский язык родным сочтут… Это отец мой вашу речь не выучит, годы не
те. Хоть сюда еще раньше меня пришел. Еще с Аскольдом.
– А как зовут твоего отца? – поинтересовалась она
тем же замирающим голосом.
– Корчага, – ответил он довольный, что пленница не
отказывается от общения.
– Хорошее имя, – признала она равнодушно. –
Древлянское. У нас тоже каждый десятый либо Корчагин, либо Корчной, а то и
вовсе Корчевский или Корчевич. Все пошли от Корча или Корчаги, что забрел в наш
лес лет сто тому.
Павка обрадовался:
– Вот здорово! А наш прадед тоже пришел на остров лет
сто назад. Может быть, родные братья? Княгиня, только свистни, я всегда
сородичам в помощь!
Его позвали к костру. Он подмигнул Ольхе, убежал. Ольха
сидела, прислонившись к дереву, жалкая, понурившаяся. Павка быстро отхлебнул
пару раз, на Ольху и оттуда посматривал с сочувствием. Наконец снова оказался
возле, предложил жизнерадостно:
– Золотоволоска, не плачь… Хошь, я покажу тебе своего
страшилку?
Ольха на этот раз огрызнулась:
– Пошел прочь, дурак.
Снова застыла в своем безнадежном горе. Павка сходил к
своим, принес ей утиную лапку, зажаренную в ароматных листьях, разогретую над
костром. Ольха отказалась. Павка сказал просяще:
– Ты такая печальная… Давай я все-таки покажу тебе
своего страшилку?
– Сгинь, – отрезала она.
Павка в самом деле сгинул к бурдюку, чьи бока усилиями Бояна
и Окуня заметно опали, как у отелившейся коровы. Друзья что-то сипло пели на
своем языке. Ольха слышала только протяжный сильный рев, от которого мурашки
бежали по коже. Русы песню ревели тоскливую, словно жизнь у них была совсем
собачья.
Солнце окрасило верхушки деревьев, когда Павка подошел
снова. Вид был веселый.
– Сейчас подъедет Ингвар с остальными сонными курами.
Да ты не убивайся уж так… Эх, ты как хошь, а я все-таки покажу тебе своего
страшилку!
Ольха взорвалась от ярости и унижения:
– Если ты… если осмелишься… если только начнешь
спускать портки, то я… я тебя разорву!
Челюсть Павки отвисла. Выпученными глазами смотрел на
древлянскую княгиню, потом вдруг его румяное лицо залила густая краска. Он
пролепетал смущенно:
– Боги… Что ты подумала?
Ольха сама растерялась, очень уж у руса вид был необычный.
Павка торопливо шарил в карманах портков, суетился, приговаривал что-то
негодующе, наконец выудил нечто зеленое, как молодая лягушка, бросил ей, будто
боялся даже прикоснуться к ее руке.
В ее ладонях оказалась вырезанная из камня фигурка. Ольха не
могла удержаться от улыбки. Зеленый камень, невиданный в ее краях, позволил
передать мельчайшие морщинки, а резал страшилку волхв-умелец долго и любовно.
Человек это был или мелкий бог, но был он настолько ужасен, с такой широкой
пастью, где можно пересчитать все зубы, достаточно острые, Ольха щупала
пальцем, она ощутила отвращение, восторг и жалость одновременно.
– Кто это? – спросила она с неловкостью, не
поднимая глаз.
Павка тоже не смотрел ей в лицо, все еще смущенный, а голос
был нарочито небрежным:
– Мы его кличем страшилкой. Откуда-то из дальних стран
завезли в Царьград. Ну а ромеев пограбили всласть, когда ходили мы походами в
далекие края, у берега Эвксинского бросали якоря… Может, это ихний бог, а
может, кто соседа изобразил.
