– Вот это да! Ингвар, продай ее мне.
– Не для продажи, – буркнул Ингвар.
– Нет? – удивился Рудый. – А для чего ж еще?
А, для себя наконец решил завести… Что ж, такая девка аскета заставит выйти из
пещеры!
– Рудый, – сказал Ингвар, морщась, – это
княгиня древлян. Я везу ее в Киев к Олегу, пусть решит ее судьбу сам.
Рудый оценивающе рассматривал Ольху, что ответила холодным
взглядом, уже поняв его суть, возмутился:
– Что ты все на старика да на старика! Ему помогать
надо, а не перекладывать все на его плечи. Давай ее судьбу решим прямо сейчас.
Если не хочешь продать, то давай разыграем в кости!
Ингвар торопливо одевался. Ольха отвернулась к стене,
услышала его недовольный голос:
– Все знают, как играешь. У тебя кости особые.
– Твои кинем!
– И на них порчу наведешь. Нет, я везу ее в Киев к
Олегу!
Рудый выставил перед собой обе ладони:
– Ну-ну, зачем кричать? К Олегу так к Олегу. Твоего
коня уже седлают, пора ехать. Солнышко подсушивает землю, к обеду обнимешь
великого князя.
Ингвар раздраженно обернулся к Ольхе:
– Долго будешь лежать? Вставай, а то подниму силой.
Рудый захохотал, глядя то на ее лицо, то на Ингвара. Наконец
ухватил его за локоть, потащил к двери:
– Может быть, я делаю ужасную ошибку. Может быть, она
рассчитывает, что грубо сорвешь с нее одеяло, заставишь встать…
– Я это и собирался сделать! – воскликнул Ингвар
уже с порога, он не давал себя утащить в сени.
– …встать голой, – продолжал Рудый
невозмутимо, – чтобы ты узрел все ее прелести…
Ингвар исчез, будто оттуда выдернули. Рудый подмигнул Ольхе,
ушел и плотно закрыл за собой дверь. Ольха сердито сбросила одеяло. Ее платье,
распятое на стене, за ночь высохло, как и башмачки, что стояли подле очага, но
только Рудый заметил, что она лежит под одеялом совершенно обнаженная!
Воздух во дворе был свежий, чистый, как вода в колодце. На
синем-синем небе солнце было вымытое, ясное. Весело и счастливо верещали птицы,
ласточки носились высоко, а еще выше, настолько, что стал невидимым, рассыпал
трели жаворонок.
Дружинники выводили коней, оседланных, собранных в дорогу.
Возле колодца плескался огромный грузный человек. Ольха по седому чубу на
бритой голове признала Асмунда. На него лили ведрами воду, он довольно ревел,
фыркал, по-медвежьи бил себя кулаками в грудь. Бухало, будто стучал в
исполинское било.
Двое младших дружинников почтительно держали его доспехи.
Ольхе показалось, что держат с натугой, покраснев от усилий.
Незаменимый Влад, пока Ингвар спал, поднял и собрал всю
дружину. Тому оставалось только влезть в седло своего Ракшана, жеребец был бодр
и весел, да посадить и связать пленницу.
Когда выезжали со двора, Ингвар с удивлением уставился на
одного парня в толпе зевак, что смотрели на вооруженных русов через плетень.
Тот был в плечах косая сажень, ростом не уступал русам, а грудь была широка,
как амбарная дверь. Голубые глаза смотрели ясно, без страха и удивления. Судя
по могучим рукам, больше похожим на бревна, и ладоням, как лопаты, он легко
ломает подковы, а если поднатужится, то и по две разом.
Ингвар остановил коня, указал на парня:
– Эй ты! Подойди-ка ближе.
Парень не сдвинулся. Глаза стали угрюмыми, в них медленно
проступила злость, упрямая решимость. Дружинники заехали с двух сторон,
кольнули его копьями. Нехотя он перелез через плетень. Ноги его были в лаптях,
но и сквозь простые портки из полотна Ингвар угадал сильные мышцы, когда
коленями можно так сжать коню бока, что захрипит и падет замертво.
– Пойдешь с нами, – велел Ингвар. Парень смотрел
прямо на горло воеводы, пальцы непроизвольно сжимались, будто уже дотянулся до
врага.
– На продажу его? – спросил Павка.
– Нет, слишком хорош, – бросил Ингвар. – Жаль
упускать такого богатыря. Он лучше будет смотреться в нашей дружине, чем с
ярмом на шее!
Дружинники заговорили, на парня посматривали весело, уже
по-дружески. Павка похлопал парня по спине, широкой, как склон горы.
– Поздравляю! С тебя кубок медовухи.
Парень тряхнул плечом, сбросил руку руса. С другой стороны
парня уже хлопал по плечу Боян.
– С нами не соскучишься! Получишь меч, доспехи, доброго
коня, две серебряные гривны на прокорм. Все девки наши, все подвалы с бражкой…
Эх!
Парень отступил на шаг. Голос был хриплый, но твердый:
– Нет. Не пойду.
Ингвар поморщился:
– Дурень, не понимаешь. Тебе выпала редкая удача.
– Нет.
– Оглянись, тебе завидуют все парни!
Парень посмотрел на воеводу русов твердым взором. Губы его
едва шелохнулись, но ответ прозвучал резко и сильно:
– В дружину врага? Ни-ког-да.
Ингвар сказал, уже сердясь:
– Ты должен знать, что я имею власть брать в дружину
любых молодых неженатых парней. Из любого племени, покоренного Новой Русью.
– Но я… не пойду.
В холодных глазах Ингвара блеснули насмешливые искорки:
– О, ты такой благородный? Но и на благородство есть
ловушки. Да еще какие! Хочешь проверить на своей шкуре?
Он кивнул дружинникам. Павка, Боян и Окунь ухватили троих
детей, вытащили на середину улицы, поставили на колени. Парень дернулся, когда
дружинники одновременно, ухватив детишек за волосы, задрали им подбородки
кверху, обнажив белую кожу. Острия мечей оказались возле детских горлышек. У
одного кожа лопнула, потекла тонкая струйка крови.
– Ну как? – спросил Ингвар с интересом.
– Ты не сделаешь этого! – вскрикнул парень, голос
его дрогнул.
– Почему? Это чужое племя. Мы берем дань, но вы за
нашими спинами точите ножи. В наших интересах уменьшить число ваших будущих
воинов.
Парень обвел детей отчаянным взглядом. Да, русы бросили на
колени только мальчиков. Их острые мечи вот-вот…
– Не трогай детей, – попросил он.
– Идешь в дружину?
Дружинники посмеивались, с гордостью посматривали на
воеводу. Он всегда находил способ добиться своего. И всегда побеждал.
– Нет, – ответил парень тихо. – Я не смогу
держать меч.
Он положил ладонь на кол в ограде плетня, выхватил у одного
из дружинников топор. Вокруг застыл даже воздух, голос парня был торжественен и
светел. Быстро и страшно блеснуло лезвие. Солнечный блик ударил Ольху по глазам
и уколол сердце.
Раздался многоголосый вздох. Глухо ударил топор, на землю
упали, брызгая живой теплой кровью, большой и указательный пальцы. Парень
протянул к Ингвару брызжущую кровью руку. В голосе сквозь боль и страх
прозвучала гордость:
