Конники спешивались, разминали ноги. Ингвар соскочил, подал
руку Ольхе. Она отвела взор, пусть не увидит ее удивления, еще истолкует
неверно, сама соскочила легко. Однако ноги, застывшие без движения,
подломились. Она упала… упала бы на мокрые бревна, но Ингвар двигался
молниеносно.
Его руки подхватили, на миг ударилась о твердую грудь. Их
глаза встретились, а свежий ветер поднял ее растрепанные волосы и коснулся ими
лица грозного воеводы. Ингвар ощутил, как от щекотки сразу к щекам прилила
горячая кровь, а сердце стукнуло сильнее, сбиваясь с ритма, застучало чаще.
– Благодарю, – сказала она сухо, высвобождаясь.
– Не за что, – ответил он таким же ровным голосом.
Она все отстранялась, но руки их еще были сцеплены, и
незримый жар перетекал через пальцы в обе стороны. Он видел, как заалели ее
щеки, чувствовал, как у самого сердце бухает, как молот. Только и того, что на
его роже с дубленой кожей, битой ветрами, сожженной солнцем и морозами, не
дрогнет ни одна жилка без позволения хозяина!
Она наконец отодвинулась, и, когда их пальцы разомкнулись,
для Ингвара словно бы тучка набежала на солнце. Мир потемнел – это пленная
древлянская княгиня отвернулась к перилам парома.
Ингвар смотрел люто, пальцы сжались в кулаки. Она пленница,
в его власти сделать с нею все, что возжелает. Это среди тех темных лесных
людишек она княгиня, там можно держать спину прямой, а нос задранным, но здесь
на все его воля!
Паром ползет как черепаха, подумал свирепо. Перепороть
лодырей, за что князь их держит. И все какие-то сонные. Надо как-то встряхнуть,
а то на ходу сопли жуют, скоро в портки мочиться будут. Затеять поход в дальние
страны, что ли? Человек должен жить в трудностях.
«Что со мной?» – думала она смятенно. Этот человек чересчур
силен и дик. Она не страшится, но его звериная сила как-то действует, задевает
струны ее души. Надо от него держаться подальше. Она княгиня, а не селянская
девка, что живет так же просто и бездумно, как ее коровы и козы!
Уже видны были лица собравшихся на том берегу. Причал был из
толстых бревен, каждое в два обхвата, торцы измочалены от ударов парома. Вода
вокруг причала была желтой, берег был голым, глинистым.
Ольха снова подивилась множеству людей. Это же сколько
народу переправляется каждый раз через великанскую реку, которую и рекой
назвать нельзя? Может быть, это все-таки и есть окиян-море, о котором поют
кощунники?
Тонкий детский голосок пропищал за спиной:
– Мама, гляди – веселка!
Ольха обернулась, от неожиданности едва не села на мокрый
пол. Через все синее-синее, умытое небо перекинулась исполинская, расцвеченная
всеми цветами – от красного до фиолетового – широкая дуга! Даже не одна дуга, а
семь, если не больше, каждая плотно прижатая к другой, словно вдетая в нее: за
красной – ярко-оранжевая, затем желтая, как созревший одуванчик, еще – зеленая,
как молодая травка, голубая, синяя, а уж затем фиолетовая, что незримо
истончалась, словно таяла…
А много ниже круто изгибалась еще одна точно такая же дуга,
похожая на сказочное коромысло, только намного меньше и не такая яркая.
Люди указывали на нее детям. Те радостно верещали. Ольха
потрясенно не отрывала глаз:
– Что… Что это за чудо?
– Радуга, – объяснил Ингвар. – Дуга Солнца,
радуга… Местные ее зовут веселкой. У вас ее не бывает? Впрочем, что в лесу
увидишь, кроме прыщавых рож…
Ольха впервые не огрызнулась. Глаза не отрывались от
небесного коромысла. Растолкав дружинников, к ним подошел Асмунд. Не отрывая
взора от небесного чуда, положил Ингвару и Ольхе ладони на плечи. Голос был
гулкий, отеческий:
– Добрый знак. Боги пророчат счастье.
Паром ударился о причал. Все устояли, держались, только
Ольха едва не упала, но снова ее подхватила огромная волосатая рука. Она с
неудовольствием отстранилась. В глазах Ингвара плясали насмешливые огоньки.
Волосы на его руке были густые, у нее пробежала по всему телу дрожь. Кожа пошла
пупырышками, но ощущение не показалось таким уж отвратительным.
– Как видишь, древляне нуждаются в поддержке.
– Древляне нуждаются только в свободе, – отрезала
она гордо. – И они ее получат!
Его лицо потемнело.
– Была у собаки хата… Дождь пошел – она сгорела.
Он отвернулся, схватил коня за повод. Она сердито смотрела
на его руки, покрытые, как у зверя, шерстью. Кожа лоснится от пота, воевода
вспотел, пока, как простой мужик, помогал паромщикам тащить через реку огромный
паром. От него пахнет, как от коня. Запах отвратительный, мерзкий, гадкий. Она
прислушивалась, потому что это запах смертельного врага, надо запомнить. Любое
знание – оружие в умелых руках.
Ингвар первым вывел своих людей, внезапно подхватил и бросил
Ольху на своего Ракшана. Она ахнуть не успела, как он оказался сзади в седле,
одной рукой ухватил поводья, другую положил ей на пояс.
Она напряглась, готовая вспыхнуть, резкие слова вертелись на
языке, но воевода не вольничал, просто придерживал, чтобы не упала при скачке.
– Киев! – заорал сзади счастливым голосом
Влад. – Стольный град всех народов!
– Мать городов русских, – сказал Ингвар
почтительно.
Ольха сказала язвительно:
– Тогда хотя бы отец!
– Много ты понимаешь… женщина, – ответил Ингвар.
Глаза его были мечтательными. – Вперед! Нас ждут Золотые Ворота.
Часть II
Глава 17
Массивные ворота в городской стене были открыты. Стражи
кричали хриплыми пропитыми голосами, а женщины, попавшиеся навстречу их отряду,
улыбались Ингвару до ушей, отчего, по мнению Ольхи, становились похожи на жаб.
Одна даже бросила цветы. Ольха проводила ее долгим взглядом. Это была пышная
молодая девка с неопрятной головой, толстая в поясе и с вислым задом. У нее
были длинные толстые ноги, крупные, как у коня, зубы и слишком вывернутые губы.
Хохотала чересчур громко, суетилась и трясла телесами отвратительно откровенно.
Так ему и надо, подумала она мстительно. Он другой и не
стоит.
Кони галопом пронеслись по улице. По обе стороны замелькали
мастерские гончаров. У Ольхи закружилась голова от изобилия горшков – больших,
малых, широких и узких, расписных и простых, с круто выгнутыми краями. Были и
такие затейливые, что потрясенная Ольха уже не назвала бы такую красоту
горшками.
Потом в лицо, как дубиной, ударил аромат свежевыпеченного
хлеба. Они неслись через улицу булочников. Ольху поочередно овевали запахи
хлеба черного, белого, с орехами, с ягодами, хлеба тминного и укропчатого,
хлеба и калачей с медом, а еще хлеба настолько странного, но возбуждающе
пахнущего, что она ни за что бы не догадалась, из чего пекли.
