От удовольствия горячая кровь бросилась в ее лицо с такой
силой, что щеки защипало как ошпаренные. А Ингвар неожиданно добавил с
пренебрежением:
– Ей бы среди древлян жить. Там с коровами не
считаются. Берут за веревку и ведут, куда хотят.
Ольха опешила от нежданного оскорбления:
– За веревку? Это старинный обычай! Обычай умыкания!
Ингвар прищурился насмешливо:
– Самый древний, значит, самый лучший?
– Да, – отрезала она. – Что хорошего, когда
молодые сходятся по любви? Много понимают в своем телячьем возрасте! Куда лучше
у тиверцев, там все решают родители. Им, с их жизненным опытом, виднее, кого с
кем повязать, кто с кем уживется, от кого здоровые дети пойдут.
– А у древлян? – спросил он совсем насмешливо.
– Еще лучше, – отрезала она с вызовом. –
Только настоящий мужчина способен похитить девку из чужого племени! Это не
просто. Надо быть не просто лазутчиком, но суметь высмотреть ту, что по сердцу,
подкрасться, схватить, связать и бегом унести, когда по пятам гонятся
разъяренные воины… От таких мужчин рождаются сильные дети. А те мужчины,
которые не сумели добыть себе жен похищением, остаются без потомства. Так сами
боги отсеивают слабых.
Он окинул ее придирчивым взглядом. Все верно, древляне по
большей части люди рослые, крепкие, мускулистые.
– Но как же ты? – спросил он.
– Что я?
– Не обидно, когда тебя схватят, как бессловесную овцу,
и потащат неизвестно куда и кто?
Она гордо выпрямилась:
– Я княгиня!
– Это уже слышал.
– Княгинь не воруют. Мы сами решаем свою судьбу. У
князей, в отличие от простолюдинов, хватает ума, чтобы выбрать то, что самое
лучшее.
– Для них?
– И для племени.
Он выглянул в окно, бросил с мрачным удовлетворением:
– Повозку уже подогнали. Пошли!
Солнце клонилось к закату. Длинные тени перекрыли улицу,
воздух был теплый, устоявшийся, а небо стало синим. Только на западе облака
медленно окрашивались алым светом.
У крыльца стояла повозка, запряженная тройкой коней. Дуги
были украшены лентами, словно на свадьбе, у коренного под дугой висел бубенчик.
Даже Ингвар почуял неуместность такого украшения. Ольха ощутила его настроение,
сказала просяще:
– Я дала слово. Могу я поехать верхом?
– Можешь, – ответил Ингвар. Тут же ощутил, что
сказал чересчур быстро, вынужденно, озлился на себя. – Но с тобой поедут
мои люди.
– Благодарю.
Он кивнул дружинникам, Боян тут же подъехал ближе. Он был на
вороном жеребце, тот храпел как огненный змей, выворачивал шею, пытаясь цапнуть
седока зубами за сапог.
– Возьми еще Окуня, – велел Ингвар. – И глаз
с нее не спускайте.
Боян смерил Ольху недобрым взором. Процедил медленно, с
расстановкой:
– На этот раз не уйдет. Я горлицу бью на лету за сорок
саженей. А стрелы мои острые.
– Я дала слово, – напомнила она, уже
сердясь. – А я, в отличие от тебя, раба своего слова.
Она наблюдала, как воевода пытается сесть на коня, дышит
тяжело, его чуть ли не силой усадили в повозку. Ту самую, что пригнали для нее.
Когда Окунь заботливо укутал ему ноги медвежьей шкурой, словно старому деду,
Ингвар чуть его не убил. В ответ непреклонный Окунь натянул шкуру до плеч,
подоткнул за спиной, чтобы не дуло.
Ольха отводила взор. Противника хорошо видеть поверженного,
но не униженного. Кровавый пес Олега заслуживает смерти, но не позора. Хотя нет
позора быть раненым и ехать в повозке. Может быть, видит позор быть раненным
женщиной? Которой победно скакать на коне, в то время когда его повезут, как
калеку?
Она ощутила легкий укор вины. Еще чуть, и лезвие ее меча
нанесло бы такую рану, что он бы не выжил. Или не выжил бы, чуть дольше скрывай
ту рану. Изошел бы горячей кровью… Что все-таки заставило его терпеть,
скрывать?
Жаркая краска прилила к ее щекам, когда вспомнила, как
омывала его рану, накладывала целебные листья, плотно завязывала чистым. Грудь
у него оказалась еще шире, чем она думала, черные волосы покрывают широкие
твердые мышцы, словно вырезанные из старого дуба. Живот в ровных валиках мускулов,
тоже слегка прикрытых волосами. Тогда она ничего не чувствовала, спешно
врачевала, но сейчас в кончиках пальцев пошло странное жжение.
Да, он был беспомощен, как ребенок. Когда его душа покинула
тело и витала над ним, наблюдая, его жестокое лицо расслабилось, он показался
ей совсем юным. Может быть, и был юн, долго ли войне ожесточить?
Дружинники коней выводили уже оседланных, готовых к дороге.
Ингвар спросил зло:
– Ты когда-нибудь ездила верхом?
Она хотела напомнить, что он сам ее вез, не выпуская из рук,
но ощутила, что он хочет как-то отыграться за свою беспомощность, и ответила
кротко:
– Мало.
– Гм… Окунь, подай ей тогда вон ту рыжую кобылу. Нет,
которая еще без седла… Они чем-то похожи. Если не погрызутся, то подружатся.
Похолодев, она осторожно приблизилась к лошади. Кобыла
покосилась на нее налитым кровью глазом, грозно всхрапнула. Ольха заговорила
тихо и убеждающе. Слова заговора диких и злых коней лились как бы сами по себе,
она их помнила хорошо, а руки ее осторожно гладили нежную шелковистую кожу. Она
чувствовала подрагивающие мышцы, готовые в любой миг бросить могучее тело в
прыжок, чувствовала напряжение и умело его гасила, убеждала, подчиняла.
Окунь смотрел с любопытством. Ольха увидела, как лицо
Ингвара дрогнуло, он как будто уже пожалел о своем приказе. Когда его губы
шевельнулись, готовые отменить приказание, Ольха взяла седло и, поглаживая и
разговаривая с лошадью, надела, затянула подпруги.
Кобыла обнюхала ее. Ольха погладила нежные шелковые ноздри,
медленно поставила ногу в стремя, поднялась в седло. Слово предостережения
замерзло на губах Ингвара.
Кобыла нервно переступала ногами, кожа ее вздрагивала, она
выворачивала шею, разглядывая седока, но стояла на месте.
– Трогай, – буркнул Ингвар возничему.
Беспокойство за всадницу – погибнет, древлян придется огнем
и мечом, а искалечится – того хуже, никто не возьмет в жены – перешло в
раздражение. Ишь, красуется в седле. Словно на нем и родилась. Ведьма
проклятая. Такая и с волками общий язык найдет. Сама зверюка лесная, чего от
нее еще ждать!
Они неспешно проехали по улице, повернули, кони резво пошли
с холма. Ольха невольно оглянулась, и снова по спине побежали мурашки
благоговейного восторга. На вершине Старой горы блистает нечеловеческим
великолепием дворец князя Олега. От него и вниз тесно лепятся друг к другу
роскошнейшие терема богатейших бояр и воевод. На вершинах других холмов,
почему-то именуемых горами, где раньше были дома братьев Кия – Щека, Хорива – и
сестры их Лебеди, терема такие же богатые, как у князя. Там жили лучшие воеводы
Киева, а теперь их захватили русы…
