Перед обедом со двора донесся конский топот. Ольха торопливо
выглянула в окно. В открытые ворота въехали в сопровождении дружинников трое
воевод: Ингвар, Асмунд и Рудый. Кони роняли пену, к седлам у каждого были
приторочены убитые зайцы, косули, а позади Асмунда на коне лежал, свесив ноги,
упитанный кабан.
– Поохотиться успели, – сказала Зверята с
некоторым осуждением. – Асмунду и Рудому что, а хозяину не стоило бы… Он
чуть шелохнется, рану растревожит, опять кровь идет… Надеюсь, он сидел под
деревом, наблюдал за их потехой.
Ольха даже из окна видела, что Ингвар бледен, едва держится.
Ему помогли слезть на землю, он натужно улыбался. Отроки забрали коня, а Ингвар
пошел к колодцу. Он на ходу отряхивал пыль, а Рудый сам повел своего сопящего
лохматого зверя в конюшню. Явно хочет проверить, чем кормят и какой водой поят.
Асмунд вытащил бадью воды, неожиданно опрокинул ее на
Ингвара. Захохотал гулко, когда тот от неожиданности отпрянул, едва не
перевалился через деревянный сруб в колодец.
– Чем не славянская баня?
– Пошел к бесу, – огрызнулся Ингвар. – Теперь
вся грязь прилипла! Отряхнуть не успел.
– Привыкай! Здесь так моются.
– Дурачье, – отмахнулся Ингвар. – Я, во
всяком случае, никогда в жизни не пойду в их дурацкие бани!
Он стащил рубашку, и Ольха ощутила, что не может оторваться
от подглядывания, хотя мать учила, что приличные девушки так не делают. Рядом с
Асмундом Ингвар кажется вообще тонким, как лоза. Правда, в плечах не уступит
Асмунду, но его широкий пояс с металлическими бляхами подошел бы и ей… во
всяком случае, не свалился бы через бедра. Мышцы на спине играют, особенно рельефные
под мокрой кожей. Отсюда видны два широких косых шрама, белесые и глубокие, они
идут через хребет, едва не повредив…
Она вздохнула. Слева на боку видны края неглубокой, но
длинной раны. И остатки засохшей крови, словно рана кровоточила совсем недавно.
Острие ее меча тогда скользнуло по ребру, рана не смертельная, но он едва не
умер от потери крови. Не хотел, видите ли, чтобы великий князь увидел, что
ранила его лучшего воеводу! Боялся, что поднимут на смех, или же… боялся за
нее?
Не видела, что Зверята взглянула раз-другой в ее сторону,
хотела что-то сказать, но, судя по ее лицу, передумала. Однако в глазах
появилось новое выражение.
К столу сошлись угрюмые, сосредоточенные. Ингвар был бледен,
под глазами повисли темные круги. Асмунд задумчиво покачивал головой, глаза
были отсутствующие. Рудый покусывал ус.
Зверята мановением руки послала поварят вдоль стола. Перед
воеводами появились глубокие миски с парующим борщом, посреди стола поставили
блюдо с жареным гусем.
Асмунд первым запустил ложку в борщ, хлебнул, обжигаясь:
– А-а-ах!.. Все нутро обожгло. Но зато я был прав.
– В чем? – не понял Ингвар. – Считаешь, не
стоит строить оборонительный вал за Черниговом?
– Какой вал, когда такой борщ! Я прав, что остался
ночевать. Такого борща с детства не ел. Да где там с детства, вообще не
пробовал. Спасибо, Зверята!
Ингвар зачерпнул, подул, ноздри хищного носа задергались.
Бросил быстрый взгляд:
– Да, Зверята, ты превзошла себя. Если и на вкус, как
на запах…
Зверята кивнула победоносно:
– Проверь.
Ингвар тоже ощутил, что борщ оказался необыкновенным, хмурая
ключница никогда так не готовила. Кивнул благосклонно, довольный, что угодила
его друзьям:
– И завтра так сможешь? Или это получилось случайно?
Зверята наморщила лоб:
– Не знаю, не знаю… Может, завтра будет что-то
новенькое. Если, конечно, милая Ольха задержится до завтра.
Ингвар вскинул брови:
– Ты что, стараешься для нее?
Рудый захохотал, все понял мгновенно, хитрость и
сообразительность – сестры, а Зверята притворно удивилась:
– Нет, это она старалась для вас. Не знаю, стоило ли?
Вы все жрете как три кабана, не разбираетесь. И гуся она готовила. Мне кажется,
очень даже неплохо.
Асмунд хлебал, обжигаясь, но уже посматривал на коричневый
холмик, в котором торчал нож. Пахло умопомрачительно, сладкий сок выступил
из-под крылышек, а румяная корочка готовилась сладко захрустеть на зубах,
открывая нежное сочное мясо.
– Эх ты, – сказал он Ингвару укоризненно, –
такого повара отдавать… Ольха, если припечет, то иди за меня! Если, конечно, и
в замужестве будешь готовить не хуже.
Ингвар сидел с натянутой улыбкой, смотрел напряженно. Видно
было, что слова воевод обрадовали, мол, пленница смирилась, старается угодить,
боится немилости, но что-то и тревожило. Рудый первым закончил с борщом,
вылизал миску, тут же поспешно отломил гусиную лапу. Корочка с хрустом
треснула, запах пошел по всей палате. С запахом мяса смешивались пряные травы,
острые даже на нюх.
Асмунд сглотнул слюну, взмолился:
– Погодь, палач! Не дразни.
– Не торопись, не торопись, – успокоил его Рудый
благожелательно. Он вонзил зубы в сочное мясо, зажмурился от
наслаждения. – А то несварение, то да се…
– Какое несварение? – удивился Асмунд. –
Такой борщ мертвого вылечит!
Рудый ел, посмеиваясь, а Ольхе сказал очень серьезным тоном:
– Если ничего лучше не придумаешь, чем за этого
увальня, то иди за меня. Я баб не бью, работой не морю. За мной будешь как за
каменной стеной.
Улыбка Ингвара стала еще напряженнее. Ольха посматривала
украдкой, слова воевод тешили, каждой женщине приятно, когда ее стряпню хвалят,
но Ингвар конечно же не рад. Он хочет насладиться властью, отомстить за рану. А
когда великий князь велит отдать ее в жены, то постарается, чтобы худшему из
всех, а не этим двум сильным и красивым воеводам.
Рудый попросил:
– Ольха, радость моя, подай мне хлеб.
– И мне, – попросил Асмунд.
Ольха протянула им тарелку обеими руками, берите вволю,
подняла глаза на Ингвара:
– Тебе, воевода?
Он кивнул, глаза уводил в сторону. Она тоже смотрела в
сторону, потому их руки нечаянно соприкоснулись. Оба так дернулись в стороны,
словно обожглись, что она задела свою миску, а он выронил ломоть хлеба, к
счастью, не в борщ. Поймал поспешно, потемнел, услышав смех Рудого. Чего-то в
смехе самого хитрого воеводы Олега было больше, чем простой смех над их
неловкостью.
«Как он меня ненавидит, – сказала она про себя. –
Но и я, это главное, ненавижу этого кровавого пса великого князя. Он уничтожает
вольности племен. Он хочет покорить мой народ и одеть на него гнусное ярмо
рабства. Он увез меня, княгиню, пленницей. Даже не на казнь, что было бы
понятно, а на гораздо худшее…
