Надо понаблюдать за ними, напомнил он себе. Ингвар лишь
кажется себе, да и другим, лютым и свирепым. Но для троих: для него, Рудого и
князя – он останется тем ребенком, который так горько плакал по своей убитой
матери. И нельзя, чтобы он плакал снова.
Из задумчивости его вывел негромкий голос над ухом:
– Питье подавать?
Асмунд с неудовольствием оглянулся на услужливого гридня:
– Так скоро? Сперва зайца, уже зажарился, я чую за
версту, потом рыбу, затем блинчики с гусиной печенью, затем можешь и питье…
Стой-стой, погоди! Перед питьем захвати с десяток рябчиков в малине…
Ольха не могла удержаться от улыбки:
– Я вижу, славянский обычай плотно покушать оказался
заразителен? Даже для суровых русов?
– Русы, придя на ваши земли, – согласился Асмунд
благодушно, – принимают и ваши обычаи… Не все, конечно, но многие нам по
нраву. И поесть любите, и мужчины у вас могут брать столько жен, сколько
прокормят. Это правильный обычай. Детей должен плодить сильный да отважный, а
не то род людской переведется.
Она кивнула, довольная, сама подобное доказывала Ингвару,
спросила с покровительственным пренебрежением:
– А у вас как?
– Хуже, – вздохнул он скорбно. – У нас как у
иных зверей или птиц. Ну, лебедей, к примеру. Однажды и на всю жизнь. Это
называется по любви.
Она помолчала, несколько сбитая с толку. Повторила
нерешительно:
– По любви…
– Да, – бросил он невесело. – Но ведь любовь
– это такая непрочная… и неверная вещь. Сегодня есть, а завтра уйдет. А то и в
самом начале бывает одна видимость или обман с чьей-то стороны. А когда
по-вашему, когда здоровый да сильный мужчина берет три или пять жен, то это
племени на пользу. Дети от такого быка пойдут здоровые! А слабый да трусливый
вовсе уйдет, не оставив потомства.
Она произнесла нерешительно:
– Вот видишь…
– У вас этот обычай лучше, – согласился он. –
Потому наши дружинники охотно отступают от наших законов в пользу вашего. Русы
любят учиться и перенимать лучшее! Из-за этого они, если верить волхвам, много
раз меняли даже имя своего народа, язык, обычаи, земли, веру.
Она ужаснулась:
– Но это ж нехорошо!
– Как знать, – ответил он задумчиво, – как
знать. Если не перенимать у других лучшее, то нас бы уже и куры загребли. От
нас же перенимают?
Закончив трапезу, он со вздохом отодвинул блюдо с грудой
костей. Все еще выглядел неудовлетворенным, хотя сыто отдувался, взрыгивал,
прикрываясь ладонью. Гридень принес лохань с горячей водой, вышитый рушник
висел через плечо. Асмунд, по обычаю русов, помыл руки в лохани, вытер
тщательно о полотенце. Гридень поклонился, ушел. Ольха даже на его спине читала
неодобрение таким странным причудам. Ведь грязные пальцы проще вытереть о волосы.
Ну а раз уж головы бритые, то о портки или рубаху.
– А пошто Ингвар уехал?
– Не сказал, – ответила она, стараясь, чтобы голос
звучал ровно, – только и рек, что на два-три дня князь вызвал.
– Гм… Стряслось что-то? Говорят, прямо в ночь ускакал?
– Князю виднее, – сказала она только для того,
чтобы сказать что-то. В том, что Ингвар ускакал ночью, для нее тоже было много
пугающего и странного.
– Нашему в самом деле виднее, – согласился
Асмунд. – Но это видно не сразу. Бывало, только через годы вдруг видишь,
зачем он делал то, что всем нам казалось дурью.
– Он в самом деле Вещий?
Асмунд кивнул. Глаза стали строгими.
– Только редко рассказывает, что видит. Во многом
знании, говорит, много горя. Видать, в самом деле горы невеселого зрит в
грядущем.
Она подумала, покачала головой:
– Мне грядущего лучше не зреть.
Голос ее прервался. Асмунд погладил ее по голове. Ладонь у
него была огромная, как весло, и шероховатая, как кора дерева, но Ольха
чувствовала доброту и утешение в жесте старого воеводы.
– Мы все живем не так, как хотим.
– Почему?
– Ольха, да половина киевлян, будь их воля, вовсе не
слезала бы с печи. Думаешь, с чего поляне… а может, и древляне, напридумывали
сказки про Емелю-дурака или золотую рыбку? Надо – вот что движет миром! А те
народы, которые «надо» ставят перед «хочу», правят теми, у кого это хотенье
прет впереди всего!
Студен вернулся перед обедом. Асмунд ворчал, что за
снеданком он только червячка заморил, потому на обед пусть подают ему как
следует, а заодно пусть несут и ужин. Неизвестно, останется ли он на ночь, а не
останется, так вдруг в дороге перекусить не удастся?
Студен туманно сообщил, что приедет, возможно, и Рудый. Он
повстречался ему в десятке верст. Рудый зачем-то расспрашивал про Ольху. Асмунд
тут же воспрянул духом и распорядился, чтобы стол накрыли на четверых. Даже
если не приедет, то еда все равно не пропадет – их тут трое, тарелки худо-бедно
да как-то очистить сумеют. Даже собакам не останется, если сама Ольха готовила.
Студен приехал даже сюда, подумала Ольха настороженно. Что
бы там ни говорили о нем, но она-то знает, что он приехал ради нее. Но чего
ждет от нее? Хочет взять для своей похоти? Возможно, ведь в полной мужской
мощи, но маловероятно. Слишком у него прицельный взгляд, а улыбается едва-едва,
всегда с некоторым опозданием.
Кто ищет или может искать ее помощи? Нет, для помощи она
слаба, а хотя бы союза с нею? Хазарин, ему нужно распространить власть каганата
дальше на север. Или хотя бы вернуть земли, отобранные Олегом. Вторая – Гульча,
но почему-то еще не попалась навстречу, не сделала ни единого шага. Она больше
озабочена продвижением своей веры, а вместе с нею и власти. Уже вся Хазария в
кулаке иудеев, а если в здешних славянских племенах примут Моисея, то и они
окажутся под иудеями… Хорошо это или плохо? Это лишь сменить проклятых русов на
проклятых иудеев. Пожалуй, если Студеном движет не похоть, то что? Он чересчур
добр, дороден и по-славянски ленив. А русы – сильны и жестоки. Они двигаются
быстро и карают немедля.
– Я пойду распоряжусь насчет зелени, – сообщила она
Асмунду.
– Ерунда, – проворчал Асмунд.
– Зелень?
– Все ерунда, кроме жареного поросенка. Ну и, конечно
же, жареных гусей, кур, лебедей, куропаток, рябчиков…
– А также жареной рыбы, – добавила она в
тон, – вареных раков… и многого другого. А также печеного, соленого,
вареного, маринованного. Все-таки я принесу зелени. Ты знаешь, что раньше в
наших лесах медведи были с длинными хвостами и ушами?
– Я могу рассказать про селедку, – проворчал
Асмунд, – хочешь?
– Селедка в наших лесах не водится.
