– Ладно… Почему ж сейчас от ушей одни огрызки? И куда
хвост делся?
– Уши оборвали, когда первый раз к меду тащили. А
хвоста лишился, когда от меда оттаскивали.
Асмунд оглянулся, пощупал у себя сзади пониже спины:
– Ладно, неси и зелень. Если и понравится, то разве что
потеряю?.. Я не какой-то дурной медведь из ваших дремучих лесов. У меня хвост,
похоже, оторвали еще в детстве.
Она боялась, что ее снова не пустят дальше отхожего места,
но с приездом Асмунда стражи к ней сразу подобрели. Или стали опасаться меньше.
Она прошла на задний двор, рассматривала зелень на грядках, а краем глаза
косила на главный двор.
Студен вышел на крыльцо, потянулся, смачно зевнул,
почесался. Ольха ожидала, что он и помочится с крыльца, как делали все поляне,
да и древляне тоже, даже в княжеском доме, но Студен то ли долго общался с
русами, то ли сам был излишне чистоплотен, но сходил даже по малой нужде в
нужник, а оттуда неспешно пошел наискось, вдоль забора.
Ольха наблюдала с сильно бьющимся сердцем. Студен не стар,
матерый, в расцвете мужских сил, статный и сильный, однако в его глазах видно
больше, чем желание заголить ей подол. Да, он замечает ее девичьи достоинства,
не однажды замечала, как его взгляд с удовольствием скользит по ее длинным ногам,
задерживается на высокой груди, но так же он смотрел в Киеве и на арабского
коня, что привезли великому князю из Багдада, горячего и с огненными глазами,
обгоняющего молнию, как о нем говорили, так же смотрел на красавца сокола
Скила, который не умеет промахиваться.
Она выждала, пошла с пучком укропа обратно. Студен брел так
же неторопливо. Встретились у перелаза, отделяющего задний двор от головного.
Студен подал руку, помогая перебраться на эту сторону. Когда заговорил, Ольха
заметила, что он приглушил голос:
– Здесь просто вирий, куда тебя поместил Ингвар!
– Золотая клетка – тоже клетка, – ответила Ольха.
Она заметила в его глазах вспыхнувшую радость. Может быть,
не стоило говорить такое сразу, но ее стражи наблюдают за нею с крыльца, а у
ворот сидят еще двое. Если задержится надолго даже с боярином, то кто знает,
что им наказал хозяин?
Студен пошел с нею рядом, замедляя шаг так, что она
вынужденно тоже пошла медленнее, пока не остановились вовсе в трех шагах от
кузни. Там глухо бухали два молота, надсадно сипели мехи. На крыльце могут
отрастить себе ослиные уши, даже длиной с весла большого драккара, но ничего не
услышат.
– Другие женщины были бы рады, – заметил
он, – окажись в таком положении.
– Я не женщина. – Голос ее прозвучал излишне
резко, и она пояснила вынужденно: – Я княгиня! А это больше, чем дворовые девки
для утех.
Он кивнул, в глазах было сочувствие и понимание.
– Знаю. Как боярин больше… или должен быть больше, чем
лось в весенний гон. Когда на плечах целое племя или хотя бы десяток весей, как
у меня, то поневоле живешь головой, а не сердцем, как хочется… И уж совсем не
даешь разгуляться похоти, что у других берет верх и над головой.
Он засмеялся, в смехе звучала горькая насмешка над собой. У
него было лицо умного человека, который тащит на плечах большую тяжесть, но
сбросить не может, потому что нельзя сбросить, а можно только переложить на
другие плечи, а те – увы! – либо хилые, либо ненадежные.
Ольха ощутила горячую симпатию. Сколько самой приходится
смирять себя, начиная с тех дней, когда хотелось босоногой малышкой носиться с
детворой по лужам, а строгий отец долго и занудно говорил о долге, о том, что
дочери князя надо радеть о всем племени, забывая о себе, что сперва – племя,
потом – ты!..
– А ты пришел с Олегом? – спросила она.
Студен поморщился:
– Разве я похож на руса?
– Нет, но ты с Олегом.
– Я славянин из племени полян. Одного из полянских
племен. Был сыном князя… правда, земли моего племени были втрое меньше моих
нынешних владений, но ты понимаешь, что не в богатстве и силе правда, а в
справедливости! Князем мне побывать не довелось, пришли русы.
Она прошептала:
– Это я понимаю.
– Тебя, княгиню, – сказал он сочувствующе, –
хотят, как полонянку, отдать за кого-то из бояр русов.
– За любого, – сказала она с горечью, – кто
захочет меня взять.
– Ты… пойдешь?
– Он умрет, – сказала она просто. – Умрет
раньше, чем коснется моего тела.
– Но умрешь и ты.
– Я готова, – ответила она. – Я давно уже
готова.
Он украдкой огляделся, еще больше понизил голос:
– Ты права, если гибель, то пусть вместе с врагом! Но
еще лучше – победить. Еще не все потеряно.
Сердце ее застучало чаще, кровь бросилась в лицо.
Возбуждение охватило с такой силой, что ноги подкосились.
– Ты… можешь помочь?
Он покачал головой:
– Вряд ли. Взаимопомощь – это вернее. У меня сил не
намного больше твоих. Все в руках захватчиков русов! Но их мало, а нас, славян,
как муравьев. И если мы ударим разом, то сбросим гнусное ярмо вместе с ними,
как сбросили раньше варягов в их холодное море.
– Как? – спросила она жадно. – Что можно
сделать?
Он кивнул:
– Я вижу, ты настоящая дочь славянского народа. Мы
давно готовимся к восстанию, но ты можешь помочь как никто. Только ты
беспрепятственно ходишь по терему этого кровавого пса, ты вхожа в крепость
Олега!
– Я владею легким мечом, – напомнила она.
Лицо его было мрачным.
– Проще ночью открыть нам дверь. Мы тоже владеем
мечами! И сонных русов перебьем, как кур в тесном курятнике. Наша Киевщина
будет свободна снова.
– Я все сделаю, – пообещала она. – Скорее бы…
– Я дам знак, – сказал он. – А сейчас я
пойду, вон, уже начали присматриваться.
В самом деле, в саду появился Боян, шел по соседней дорожке,
трогал с безучастным видом ветви.
Студен сказал громко:
– Здесь настолько богато, княгиня, что все женщины этих
земель тебе завидуют!.. Будь счастлива!
Он поклонился, подмигнул и повернулся уходить.
– И ты будь счастлив, – ответила она уже в
спину, – за те счастливые слова, что я услышала впервые со дня приезда!
Боян проводил Студена подозрительным взором. А Ольхе подмигнул
сочувствующе:
– А если и я скажу что-нибудь хорошее?
Она насторожилась:
– Говори.
Боян расхохотался, развел руками:
– Ингвар велел баньку поставить во дворе. Вашу,
славянскую. Выбрал новенькую, купил или отнял, не знаю, но разобрал по
бревнышку, перевез… Вон там, вишь, работа кипит? Так что, ежели захочешь,
только скажи!
