– Да как тебе сказать, бабушка…
– Да так и скажи, – сказала ведьма
словоохотливо. – Человеку завсегда что-то надобно. Это зверь лесной:
наелся – и на бок. А человек и сытый что-то ищет, стонет, жалуется… Такая
судьба человеку – иметь сердце ненасытное.
Ингвар сказал осторожно:
– Так ли? У меня в дружине больше таких, которые сыты и
брюхом, и сердцем.
– Да рази то люди? – отмахнулась ведьма
пренебрежительно. – А с чем ты пожаловал? По чему твое сердце рвется?
Ингвар смотрел в ее смеющиеся глаза, внезапно ощутил гнев. И
сразу исчез страх перед могуществом лесной женщины.
– Знаешь ведь, – сказал он горько. – Чего ж
тебе еще?
– Знаю, – согласилась ведьма. – Эх, лучше бы
ты жаждал власти или богатства!
Ингвар смотрел недоверчиво:
– Бабушка… мне всего-то надо совсем пустячок. А заплачу
я тебе серебром или золотом, как скажешь.
– А яхонтами? – спросила старуха внезапно. –
Заплатишь? А рубинами, я больно рубины люблю. И чтоб изумруды еще принес, я их
коту дам играться.
Голос ее стал сварливым, злым. Ингвар вспомнил глаза Ольхи,
острая боль сжала сердце. Стало трудно дышать, грудь свело. В боку кольнуло, а
острый шип остался.
Перекосившись, он сказал едва слышно:
– Все отдам… Только избавь меня от боли.
– Насовсем?
– Да.
– Жалеть не будешь?
– Нет, – вырвалось у него. – Я уже сейчас не
человек, а полчеловека. Ни на что не годен, все о ней думаю. Для меня еще вот
так… может быть, не дожить до конца недели.
Старуха смотрела испытующе, потом ее взор смягчился. Все еще
сварливо, но чуткое ухо Ингвара уловило нотки сочувствия, буркнула:
– Ладно. Если все отдать сулишь, то в самом деле
приспичило. Бывает, даже крепкие витязи мрут от такой муки, как мухи в осень.
Жалко, вон ты какой вымахал большой и красивый.
Отвернулась, неспешно перебирала пучки с травами. Ингвар
смотрел в сгорбленную спину с бессильной ненавистью и надеждой. Даже если
придется пить отвар из жаб и летучих мышей, все вытерпит. Только бы снять
древлянское колдовство с сердца!
– Подействует сразу?
– Сразу, как только, – ответила ведьма
туманно. – Прежде чем выпить, тебе все равно понадобится вернуться,
взглянуть на эту женщину… Она красива?
– Нет, – вырвалось у Ингвара. – Нет! В том
все и дело!.. Это колдовство, я околдован!
– Ты это знаешь?
– Чую. Иначе почему у меня так болит сердце? Почему я
иссыхаю на глазах? Уже мои воины замечают. Еще не говорят, но я вижу, как
смотрят. Да и какой я воевода, если не о битвах думаю, а об этой рыжей…
– Рыжие богам угодны, – заметила ведьма.
– Рыжие все ведьмы, – возразил он горячо. –
Ты тоже наверняка была рыжей! Теперь не разглядишь, а она сейчас в самом расцвете
своей злой красоты.
– Так она красива?
– Нет, – повторил он зло. – Это колдовство, а
не красота! Красивыми могут быть только маленькие женщины с золотыми волосами…
до пояса, а то и до пят. А глаза чтоб голубые или карие… А эта – здоровая как
конь, рыжая, глаза серые, но от злости могут становиться зелеными, как у твоего
кота. Злая, того и гляди укусит или хотя бы поцарапает. И если мое сердце болит
по ней, то что это, если не порча?
Ведьма поставила на огонь глиняный горшок, налила воды и
набросала трав и листьев. Ингвар смотрел жадно, даже сглотнул слюну. Запах от
трав терпимый. Может быть, его случай совсем простой, даже не понадобится
добавлять в горшок жаб, кожанов, жуков и мух…
– Рубины мне ни к чему, – сказала ведьма, не
поворачиваясь. – А серебряные гривны возьму. Имеются?
Ингвар торопливо развязал калитку. Ведьма бесстрастно
смотрела, как он достал серебряные прутья, но во взгляде все же блеснуло
одобрение, когда он швырнул на стол, не торгуясь. Либо богат, либо припекло
так, что света белого не видит. А скорее всего и то и другое.
Когда варево было готово, ведьма налила в крохотную
баклажку, с лесное яблоко размером, заткнула деревянной затычкой:
– Держи!
Ингвар принял трясущимися руками:
– А когда пить?
– Как вернешься.
– Может быть, сразу? – взмолился он жалким
голосом. – Сейчас? Мочи нет! Я еще добавлю, только кивни.
Ведьма непреклонно покачала головой:
– Подействует, если будешь тверд духом.
– Я тверже своего же слова!
– Нет, сейчас ты слаб, аки весенняя муха. Ты должен
вернуться, взглянуть ей в глаза. Именно в ее колдовские глаза! И уже потом,
если все еще будешь тверд, пей отвар. И лишь тогда всю твою… твое наваждение
как рукой снимет.
Ингвар бережно спрятал драгоценную баклажку на груди. Сердце
стучало часто, захлебываясь, словно его трепала лихоманка. Его снова бросило в
пот, и он впервые почувствовал, насколько же ослабел, если задыхается и потеет
от малейших усилий.
– Благодарствую, бабушка, – сказал он от всего
сердца. – Ты мне вернула жизнь.
– Не знаю, – проворчала ведьма и добавила странно:
– Может быть, отняла… Не вздумай вылакать по дороге! Как бы ни щемило, как бы
ни горел в огне, потерпи, пока не увидишься с нею. Отвару тоже помощь надобна.
Будешь тверд, подсобит. А слабым сами боги не помогут!
Как он ломился обратно, не помнил. Павка потом рассказывал,
что как озверевший лось в весенний гон. Треск и топот бежали впереди его за
версту. Сперва решили было, что лазутчики лазутчиками, а он случаем на бабку
наткнулся да содеял что лихое, а теперь за ним ее кот гонится, а то и нетопыри
клюют в темечко. Потом решили, что бабка клад указала, а он спешит вырыть, пока
хозяйственный Асмунд не дознается.
Боян успел даже коней поймать, седлать начал. Молодой
воевода всегда добивался того, за чем ходил, и гридни уже знали, что сейчас
поскачут обратно.
Когда Ингвар показался из-за деревьев, Павка заливал костер,
откинувшись назад и широко расставив ноги, а Боян уже повел коней встречь
воеводе. Он с неодобрением оглянулся на Павку:
– Боги накажут за невежество!
– Поленятся, – оскалил зубы Павка в наглой
усмешке. – Мы теперь у славян, а здесь боги ленивые.
– Боги долго терпят да больно бьют!
– То хазарские. А эти не мелочные, поди.
Ингвар, отводя взгляд, вскочил на подведенного ему коня,
подобрал поводья. Гридни поспешно садились в седла. Захочет воевода сказать,
отыскал ли следы, скажет сам. Но могет быть дело тайное, к примеру – узнать,
что задумал хазарский каган.
