Так, скрестив взгляды, они замерли. Наконец Ингвар медленно
вздохнул, с удивлением чувствуя, как раздвигается сведенная судорогой грудь.
Легкая волна тепла прошла по всему телу. «У меня есть отвар, – напомнил он
себе счастливо. – Я могу освободиться от ее темной колдовской власти!»
Она с удивлением и беспокойством видела, как в его глазах
разгорается злое торжество. Губы дрогнули и чуть раздвинулись в усмешке.
– Князь послал гонца в твое племя.
– С чем? – спросила она, сразу похолодев.
– Догадайся.
– Он это сделал… И вы думаете, что мое племя покорится?
Да мои братья…
– Они еще сосунки, – напомнил Ингвар
пренебрежительно.
– У них есть наставники, – возразила она
горячо. – Есть воеводы. С одним из них ты разговаривал. Они возьмутся за
оружие!
Его рука дернулась к поясу. Калитка топорщилась от баклажки.
«Выпить прямо сейчас», – мелькнуло в голове. Нет, выкажет слабость в ее
присутствии. А для нее это лишний повод торжествовать.
– Увидимся за трапезой, – буркнул он.
– Разве пленница может перечить? – сказала она.
Он стиснул зубы так, что перекосилось лицо, повернулся и
почти бегом вышел. Дверь хрястнулась о косяк так, что посыпалась труха, а
потолочные балки заходили ходуном.
Уела, подумала она, но прежнего торжества не ощутила. Или не
столь сильное. Почему-то его бесит, когда она называет себя пленницей. Тем
более что когда это заметила, то стала упоминать чаще.
А Ингвар почти бегом поднялся в свою комнату. Павка
распахнул перед ним дверь, Ингвар рявкнул:
– Я устал, отдыхаю!
– Понятно, – ответил Павка. – Муха не
пролетит!
– Главное, никого не пущай ко мне.
Он захлопнул дверь и, не раздеваясь и не садясь, торопливо
сорвал с пояса калиточку. Баклажка набралась его тепла, пробка разбухла, ни
капли не было потеряно за бешеную скачку.
На широкой ладони баклажка выглядела крохотной, но отвар в
ней обещал спасение. Пальцы сами по себе ухватили пробку. Он чувствовал
шероховатую поверхность дерева, его тепло.
– Сейчас, – сказал он, – сейчас…
Но пробка оставалась на месте, и он чувствовал, что не
торопится ее вытащить. Это раньше, когда спасение было далеко, он отчаянно
торопился то ли выпить отвар, то ли обвешаться оберегами, то ли вообще уйти в
волхвы. Но сейчас, когда вот он, отвар, сам уже почувствовал облегчение и
некоторый стыд. Мужчина должен выстаивать без колдовства. Правда, она сама
навела на него порчу, но обереги как-то предохраняют.
После паузы он замедленными движениями, словно удивляясь
себе, вложил баклажку на место. Она предохраняет и оттуда. Пусть не так сильно,
но и он должен бороться против подлого колдовства! Если научится бороться, это
может пригодиться на войне. Во имя создания великого государства по имени Новая
Русь.
«А если начну сдавать, – сказал себе, чувствуя себя
как-то странно, будто не выстоял в борьбе с колдовством, а как будто поддается
ему, – то тут же выпью ведьмин отвар. Даже если вокруг будут дружинники,
князь Олег и все волхвы Киевской Руси! На виду у всех».
Часть III
Глава 33
Ольха заметила, что после объявленной помолвки за ней
следить стали меньше. Не подавая виду, чаще начала выходить во двор, смотрела,
как готовят еду, выносят из подвалов сыры, солонину. Побывала у колодца, никто
не остановил. Значит, не думают, что кинется вниз головой. Осталось приучить
тюремщиков к тому, что посещает коней. Мол, следит, чтобы кормили отборным
овсом или пшеницей, поили ключевой водой. А потом только бы оказаться вблизи
ворот!
Бабка молодого повара не появлялась. Ольха извелась, два дня
минуло, но когда в ее дверь поздно ночью поскреблись, сердце екнуло. Сперва
мелькнула сумасшедшая мысль, что снова явился этот кровавый пес, сильный и
яростный пес, могучий, который первым вступает в бой и последним уходит, у
которого такие сильные и горячие руки…
Она покраснела, торопливо отворила. Старуха проскользнула
мимо неслышная, как летучая мышь. От нее пахло ночью, сыростью и болотными
травами.
Ольха задвинула засов, прислушалась. За дверью
переговаривались мужские голоса. Стражи не спали.
– Принесла?
– Милая, все для тебя сделано.
Старуха шебуршилась, суетливо рылась в складках одежды. На
ней была накидка из шкуры мехом наружу, в ней сама походила на лесного зверя.
Наконец извлекла калитку, а уже оттуда – деревянный оберег на толстой нитке.
Ольха узнала грубо нацарапанный лист папоротника, затем тускло блеснул
отполированный бок темного камня.
– Здесь, – сказала старуха благоговейно. –
Одной капли хватит, чтобы ты выстояла супротив их чар. А двух и коню хватит!
– А коню зачем? – не поняла Ольха.
– Да это так говорится. У русов. Мол, подействует
сразу!
Жгучий отвар, поняла Ольха со страхом. Все проест, окромя
камня. Как бы не пропекло насквозь… Хотя разве такая жизнь лучше?
Она бережно приняла в обе ладони тяжелую, нагретую телом
старухи баклажку. Пробка, на удивление, тоже из камня, только красного. Притерта
так плотно, что Ольха едва-едва уловила запах – пряный, напоминающий о темном
лесе с его муравейниками, живицей, остро пахнущими трухлявыми пнями.
– Пить сразу?
– Можно разбавить в воде, – рассудила
старуха. – Дабы губы не попечь. Но можно и сразу. Только не держи во рту,
а сразу глотай.
Ольха в нерешительности попыталась открыть пробку:
– Туго как…
– Это чтоб не пролилось, – ответила старуха.
– Бабушка, – сказала Ольха с
благодарностью, – чем я могу тебе заплатить? Только скажи!
– Мне боги заплатят, – ответила старуха
строго. – Скоро ответ перед ними держать. Надо хоть что-то доброе успеть
сделать!
И ушла, оставив Ольху в радостном смятении.
Снизу доносился в реве голосов и лязг железа. Воеводы и
дружинники, захмелев, все чаще хватались за оружие. Одни, чтобы показать, как
лихо умеют обращаться, другие вспоминали старые обиды, третьи затевали новые
ссоры, ибо что за пир без драки и крови?
Ольха в отсутствие Ингвара проскользнула в его комнату.
Сердце колотилось, уши ловили все звуки в коридоре. Постель скомкана, словно
полночи ворочался с боку на бок, на столе кубок с остатками вина. А на стене,
завешанной толстым ковром, холодно и загадочно блещут мечи, топоры, шестоперы,
клевцы, кинжалы… Даже мечи такие, каких отродясь не видывала: черные, как ночь,
прямые и длинные, другие же загнутые, третьи только с одной острой стороной, а
на другой, как острые зубы, блестят зазубрины…
