И добыл Тристан золотоволосую красавицу, и повез ее через
леса и долы к королю. Но есть высшая сила, перед которой ничто даже власть
королей: Тристан и золотоволоска полюбили друг друга… Они познались, хотя
понимали, что за это ждет лютая смерть. Но они не могли противиться великой
силе любви. А кто бы мог? Лишь тот, кто не человек.
Затаив дыхание, слушала Ольха невероятный рассказ о
страданиях, скитаниях и лишениях влюбленных. Голос певца дрожал, прерывался,
звенел, как натянутая струна, а сами струны на музыкальной доске Горбача
кричали, как раненые птицы, стонали и жаловались безнадежными голосами.
В палате было тихо. Слушали молодые воины, слушали старые
воеводы, заслушались отроки и челядь, носившие еду и питье. Недвижимо сидел
Олег, застыли как изваяния воеводы, старшие русы.
Глава 34
Все плыло перед глазами Ольхи, вздрагивало, подпрыгивало. Во
рту был солоноватый вкус, и она с изумлением поняла, что плачет навзрыд. Слезы
бегут, обжигая щеки, попадают в рот, капают с подбородка. Она суетливо терла
глаза кулаками, но слезы бежали, а в груди были мука и горечь.
Голос Ингвара был встревоженным:
– Что-то стряслось?
– Иди к Ящеру, – ответила она с ненавистью. –
Тоже мне развлечение! Прямо со смеху мру!.. Весело, как же!
Сквозь слезы видела его помрачневшее лицо.
– У нас, у русов, тешатся не только измазанными в саже
харями. Это вам хватает свинячьего хрюканья да визга ряженых.
За столом нарастал говор. Снова начала звякать посуда,
слышалось бульканье вина. Князь Олег что-то говорил, поднимал высоко кубок, но
слезы еще бежали из ее глаз, а сердце испуганно и сладко щемило, похожее на прут
со снятой корой, открытый солнцу и движению воздуха.
– Все равно, – проговорила она упрямо, –
разве ж можно так сердце рвать?.. Душа веселья жаждет!
Она видела, как великий князь повернулся к ней, он всегда
все слышал и подмечал, даже в толпе слышал всех и каждого, и теперь в зеленых
глазах она видела неодобрение.
Что-то сказал, поклонившись, Тарх Тарахович. Великий князь
чуть улыбнулся, оба смотрели на Ингвара, потом перевели взоры на Ольху. Ольха
торопливо протерла глаза. Она чувствовала, какие у нее распухшие от плача губы,
но опять не разобрала их слов, а Ингвар, похоже, разобрал: вспылил, ответил
резко и зло, даже швырнул со стола кубок в певца.
Гости громко хохотали, в восторге били кулаками по столу
так, что посуда подпрыгивала, а вино выплескивалось. Тарх Тарахович отступил на
шаг, в глазах полыхнул огонь. Горбач предостерегающе положил руку на плечо
другу, но тот крикнул:
– Воевода, как я вижу, ты только мечом силен!.. А это
для человека мало.
– Это не мало! – крикнул Ингвар бешено.
Горбач тряс певца, тот крикнул:
– Даже если ты умен, как Соломон, и тогда мало!
Горбач оттащил Тарха Тараховича к выходу. Ингвар крикнул
вслед:
– А что тебе надо еще?
Он спрашивал насмешливо, чувствуя полное превосходство,
Ольха испуганно подумала, что певцам тут же срубят голову за дерзость, так со
знатными боярами не разговаривают, но Тарх Тарахович с порога выкрикнул:
– Не мечом… и даже не умом человек от зверя…
Один боярин из русов, сграбастав со стола кувшин вина и два
золотых кубка, вылез, расталкивая пирующих. Ольха видела через раскрытую дверь,
как он сунул кубки певцу и музыканту, затем их скрыла челядь, что заносила
подносы с нескончаемыми жареными гусями, утками, перепелками.
Ингвар опустился на место, злой и сопящий. На Ольху не смотрел,
уперся взором в стол перед собой. Она вытерла слезы, не представляла, что же
такое сказал певец. Взбесить Ингвара легко по другому поводу, но вряд ли этот
способ знают певцы!
Утром Ольха снова бродила по еще сильнее пропахшему вином и
брагой терему. Это был четвертый день непрерывного пира, и многие гуляки
заснули прямо за столами, иные – под столом, лишь немногие разбрелись по
комнатам. Одного Ольха нашла прямо на лестнице, храпел поперек ступеней.
Наверху она услышала голоса и стук по столешнице кубков.
Поднялась навстречу мощному запаху вина и жареного мяса. В малой комнате за
столом пировали князь Олег, Ингвар, Асмунд и Студен. Возле окна хохотали и
хлопали друг друга по плечам Рудый и Влад. В руках у них были кубки.
Свежие, как утренняя роса, все четверо за столом веселились
с таким видом, словно до стола дорвались только что после долгой скачки. Пили в
три горла, ели за пятерых, смеялись грохочуще, стучали по столу кулаками и
кубками. Под столом была груда костей, а возле двери лежали два крупных пса с
раздутыми животами. Оба с отвращением отворачивались от стола, при виде костей
дрожь пробегала по их лапам, а на загривках дыбом поднималась шерсть.
Рудый оглянулся на скрип двери, умолк на полуслове. Лицо
Влада сразу стало очень серьезным. Ингвар встретил Ольху пристальным взглядом.
Асмунд кивнул, Рудый приподнял кубок с вином, мол, пьет за ее красоту и
счастье, а Олег сказал благожелательно:
– А, наша лесная красавица… Случаем, не видела
певцов?.. Без песен здесь как в могиле.
Она не нашлась, что сказать, Асмунд же грузно поднялся,
после съеденного и выпитого еще больше похожий на большого довольного медведя,
заловившего стадо кабанов.
– Дозволь, отыщу.
– Если спят, – бросил Олег, – то пусть… Они ж
не такие крепкие в застолье, как русы!
– Не должны, – возразил Асмунд. – Певцы
навроде медведей зимой. Просыпаются от пира до пира. А все остальное время спят
в запас. Зато потом должны неделями петь и плясать… Бездельники!
Он ушел, сердито грозясь найти, оторвать голову и сказать,
что так и было, а Олег мановением руки велел Ольхе занять его место. Так уж
случилось, что пришлось сесть рядом с Ингваром. Она стиснула зубы, подумала
смятенно, что еще хуже, если бы усадили напротив. Даже наискось… Словом, где ни
сядь, будет чувствовать его присутствие. А рядом, что ж… Если обручены, то ее
место рядом. Никуда не денешься.
Рудый посмотрел на нее, на Ингвара, хлопнул молодого воеводу
по плечу:
– Пей! И не горюй. Это у тебя пройдет.
Ингвар лишь мрачно посмотрел на жизнерадостного друга.
Рудый, нимало не смущаясь, пожал плечами:
– Ну, если не в этой жизни, то… гм…
Некоторое время пили молча, поглядывали на Ольху. На этот
раз мужские взгляды в смущение не приводили. Наоборот, словно бы грели и
укрывали ее невидимыми плащами от непогоды.
Затем в коридоре послышались грузные шаги. Настолько тяжелые
и громкие, что даже Ольха догадалась, насколько воевода рассержен. Асмунд вырос
в дверном проеме, заняв его целиком. Проревел, набычившись:
