– Ребята, – сказал Рудый, – вы ничего не
забыли?
Тарх Тарахович потряс головой:
– Не… Вроде не. А чо?
Рудый бросил ему под ноги калиточку. Ольха издали узнала
звон золотых монет. Тарх Тарахович опасливо отодвинулся:
– Чо это?
– Плата, – объяснил Рудый. – Потешили князя,
развеселили гостей… Разве это не стоит доброй платы?
Тарх Тарахович недоверчиво всматривался в смеющееся лицо
воеводы, на котором сквозь личину веселья неуловимо быстро проявлялась то
жестокость, то коварство. Ингвар стоял к ним спиной, лишь краем глаза следил за
пленницей. Теперь она на коне и в лесу! Неужели не попытается бежать?
Тарх Тарахович потряс головой:
– Мы получили достаточно. Нас накормили, напоили, а
челядь еще и в дорогу дала еды. Нам этого хватит.
– Разве золото в пути помеха?
– Смотря как достается.
– Ого, – воскликнул Рудый, – да ты не прост!
Но никто от вас бесчестья не домогается. Песня не девка – ее нельзя
снасильничать. Просто пир еще не закончен. Нам нужны хорошие песни!
Он говорил весело, уверенно, но Ольха ощутила, что, с точки
зрения певцов, он говорит что-то не то. Хотя почему певец кочевряжится? Что за
бояре такие знатные, но в лаптях драных? Накормили, напоили, еще и монеты дают,
а он морщится, отводит глаза, мнется, кряхтит… Да другой бы за счастье почел!
«Что-то я недопонимаю», – сказала она себе тревожно.
Так говорил Асмунд, так считает Ингвар, но князь Олег за это как раз и наругал
Асмунда. Правда, не сильно, но лишь потому, что и не считает Асмунда шибко
умным. А послал за певцами хитроумного Рудого.
Тарх Тарахович растолкал Горбача. Тот испуганно выглядывал
из-под телеги, тер глаза, зевал, слушал вполуха. Что-то пробормотал, снова
повалился и заснул, а Тарх Тарахович сказал сокрушенно:
– Нет, не могу…
– Что стряслось?
– Песня не получится.
Голос Рудого стал строже:
– Почему?
– Это дрова можно рубить завсегда… Плохо на душе аль
здорово, а ты бей себе колуном полену в темечко! А песню, даже поганую, не
сложишь, если на душе пакостно. Поганая песня – уже не песня. Для нее уже есть
другое название… не при княгине будь сказано. Нужны вам эти… песни?
Ингвар крикнул издали раздраженно:
– Да когда напьются, им все равно! Только бы орали
погромче.
Тарх Тарахович оскорбленно дернулся, а Рудый возразил без
улыбки:
– Для многих – да. Но великий князь толк в песнях
разумеет.
– Нет, – сказал Тарх Тарахович решительно. –
Мы не поедем. Хоть что с нами делайте, но не поедем.
Ингвар засопел так мощно, что из-под телеги высунулись две
головы: Горбача и мальчишки весен десяти. Оба смотрели выпученными глазами, как
огромный рус, наливаясь краской гнева, оставил коня и, медленно шагая, пошел к
ним.
– Не так разговариваешь, Рудый, – прогремел его
страшный голос.
– А как? – поинтересовался Рудый.
– А вот так!
Он на ходу потащил из ножен огромный длинный меч. Мальчишка
смотрел выпученными глазами, словно лягушонок перед огромным Змеем. Тарх
Тарахович и Горбач застыли. В глазах был страх, но и отчаянная решимость стоять
до конца.
Мальчонка вдруг взмолился:
– Дяденьки!.. Не убивайте!.. Ой, только не убивайте!
Возьмите все, возьмите самое ценное, только нас не забивайте!
Рудый быстро остановил разъяренного Ингвара:
– Тарх Тарахович! Ты согласен?
Тот вздрогнул, с трудом оторвал зачарованный взгляд от
страшного меча Ингвара:
– С… чем?
– Что возьмем самое ценное, а ваши жизни пощадим?
Тот отчаянно кивнул, едва не ударился зубами о землю. Волосы
на загривке стояли дыбом, а голос дрожал:
– Да-да, конечно… Что есть злато?
Рудый широко улыбнулся:
– Вот на этом и поладим. Только на дорожку выпьем, чтоб
дорога короче показалась.
Еще не веря, что избегли смерти, все трое засуетились,
принесли кувшин с вином, а мальчишка и Горбач высыпали на чистый платок Рудого
монетки. Среди них оказались даже две золотые, несколько камешков, два
некрупных рубина. Тарх Тарахович под взглядом Рудого распорол подкладку,
вытащил оттуда еще одну золотую монету – крупную, старинную.
Рудый кивнул:
– Добро. Наливай!
Ему поднесли корчагу. Ольха слышала вздохи облегчения. Рудый
осушил, велел налить снова, заставил выпить Тарха Тараховича, затем дудошника
Горбача. Мальчишке пить не дал, кивнул Ингвару. Тот нехотя пригубил, помотал
головой. Вино крепкое, но чересчур кислое, а главное – не мог понять, что за
хитрость откалывает Рудый. А хитрость явно есть. Рудый не заснет, если кого не
обжучит.
Когда выпили по второй, Рудый кивнул Ингвару:
– Седлай коней. А мы за это время допьем, чтоб за нами
дома не журились.
Пока Ингвар седлал, Ольха помогала. Рудый успел осушить с
певцами весь кувшин. Тарх Тарахович повалился навзничь, рассыпав их сокровища,
захрапел. Корчага как была в его руках, так и осталась. Горбач попытался
встать, пьяно улыбался, но тоже завалился, попытался куда-то ползти, но ткнулся
головой в пень, заснул, стоя на четвереньках.
Рудый надменно улыбнулся. Глаза были трезвые.
– Ну вот и все.
Ухватив Тарха Тараховича за шиворот, швырнул в повозку. Там
грохнуло, звякнуло, но, судя по всему, певец не очнулся. Следом Рудый забросил
Горбача.
– Ты поведешь телегу? – спросил он Ингвара. –
Или и это придется мне?
Глава 35
Ледяная вода обрушивалась на голову, топила, кожа пошла
пупырышками, а потом и вовсе застыла. Тарха Тараховича била крупная дрожь. Он
почувствовал, как лязгают зубы, не сразу понял, что стучит зубами от лютого
холода он сам.
Открыл глаза, ладонями закрываясь от новых потоков воды.
Успел понять, что лежит на холодном каменном полу, а сверху льется вода из
ведер. Вода явно колодезная, родниковая, чуть на лету в лед не обращается.
– Хватит… – прохрипел он. – Довольно… Что вы
хотите? Где я?
Рядом послышался кашель. Обернулся, увидел несчастного
Горбача, похожего на ощипанного журавля, жалкого и полумертвого в прилипших к
телу рубашке и портках. Горбача била крупная дрожь, он сидел под стеной, не мог
вымолвить слова.
Оба они находились в княжеской палате. Не главной, эта
поменьше, но за столом сидели великий князь с тремя воеводами русов, негромко
совещались. Поодаль за другим концом стола сидела древлянка. Ее большие глаза
смотрели с жалостью и сочувствием.
