«Боятся, – понял он внезапно. – Захват Полоцка
напугал своей быстротой, а потом я еще и погнал как баранов его войско, что
смяло даже отборную дружину. Ярополк не знает, что я еще держу за пазухой.
Сидит и ждет. Знает, что осадой Киев не взять, а при штурме я вовсе положу все
войско. Да и легче отбиваться из-за стен. Потери один к трем! А соотношение сил
как раз обратное.
Будь я на месте Ярополка, – думал он хмуро, –
ударил бы сразу. Я не Святослав, в сечу не рвусь, но сейчас самое время выйти
из Киева и разогнать мою рать. Дурак Ярополк и трус. Если такой будет и дальше
править на Руси, тогда не то что немцы и поляки, нас куры лапами загребут!»
Когда Владимир второй раз объезжал Киев, осматривая стены, к
его малой дружине присоединился Стойгнев. Старый воевода уже раскаивался, что
говорил так резко и настаивал на походе против Киева. Может, и следует
замириться с Ярополком? Теперь он не будет… не должен спорить супротив княжения
Владимира в Новгороде!
Вообще-то Владимиром можно и пожертвовать, хоть молодой
князь показал себя покладистым. Ведь ради большей независимости пришли сюда с
оружием новгородцы, а не ради Владимира. Дернуло же за язык на задиристые речи!
Но уж больно смиренно говорил молодой князь. Не захочешь, а возразишь… А слово
не воробей, уже полетело… Не давши слово – крепись, а давши – держись. Тут тебе
и голову сложить, если осторожность покинула. За дурной язык голове
расплачиваться.
– Ничем не взять, – начал он осторожный разговор,
когда их кони пошли рядом. – Ни тебе натиском, ни хитростью, ни измором…
Переманить бы как-то на свою сторону, но кияне нас, новгородцев, за людей не
чтут… А рази мы виноваты, что земли наши бедные? Одни камни да болота! Зато
люди у нас лучше.
Люди везде одинаковы, подумал Владимир хмуро. Даже в
Царьграде, где таких насмотрелся, что и рассказывать нельзя. В глаза смолчат, а
за спиной брехлом обзовут.
– Как работают, – сказал он тоскливо. – Как
работают! Вал насыпают, словно от скифов или гуннов будут обороняться…
В двух шагах от его шатра сидели связанные одной веревкой
молодые девки. Он хмуро взглянул на заплаканные лица, кое-кто закрывал ладонями
голые груди, от платья остались лохмотья. Судя по вышивке на платьях, их
захватили в ближайшем селе.
– Вот ту, – буркнул он, – и эту… Нет, которая
рыжая.
Вошел в шатер, сбросил перевязь с мечом. Следом за ним
втолкнули девок. Владимир кивком велел одной лечь на ложе. Та смотрела
расширенными от страха глазами. Он поморщился: везде одно и то же. Бросил ее на
ложе, девка вскрикнула, задрал ей подол, обнажая сочные белые ягодицы.
Вторая тихонько плакала, но с места сдвинуться не
осмелилась. Владимир, быстро насытив плоть, поднялся, звонко хлопнул по
заднице:
– Можешь возвращаться домой!
Девка поднялась, торопливо опустила смятый подол. Глаза ее
смотрели исподлобья.
– Нас поймали вместе…
Владимир хлопнул в ладоши. Вошел Сувор, выслушал, кивнул,
исчез. Владимир бросил первой:
– Как тебя зовут?
– Алена…
– Алена, ты молодец, что не бросаешь подругу. Сейчас
поедим, а потом поглядим. Но к ночи я вас отпущу, не реви.
Кава была крепкой, горячей, сладкой. Девки сперва дичились,
не решались даже взять в руки. Алена оказалась то ли смелее, то ли для нее уже
худшее казалось позади: решилась на глоток, тут же заела пшеничной лепешкой.
– Пей, – подбодрила она подругу. – Это как
чага.
Девка ползала взглядом по столешнице, боясь поднять глаза.
Лицо сплошь в веснушках, круглое, с широким ртом. Губы полные, как спелые
вишни. Она выглядит милой и неглупой, теперь Владимир рассмотрел в ее сдержанных
движениях не страх, а нежелание дразнить дикого лесного зверя.
– Ладно, – сказал он досадливо, – убирайтесь
обе.
Лишь Алена на миг задержалась на выходе, оглянулась через
плечо. В ее крупных серых глазах было странное понимание и прощение. Когда их
шаги затихли, Владимир снова напился кавы и склонился над картой.
На этот раз долго смотрел тупо, не находя решения. Но взор
не отрывал: иногда решение приходило словно бы само. Иной раз утром просыпался,
уже зная, как и что делать. Но для этого надо долго и так упорно думать, что
голова начинает трескаться, как пустой котел на огне.
На внешнюю помощь рассчитывать нельзя. Ярополк дружен со
всеми окрестными землями, польскому королю Мешко уступил червленские города,
печенегам дал русские земли на поселение, даже с убийцами отца замирился.
Воины? Но они преданы Ярополку. Как великому князю по праву наследования, так и
одноверцу…
Тпр-р-р-ру, не поискать ли здесь? Дружина у Ярополка
отборная, там все послужившие в Царьграде, Риме, прошедшие в чужих странах
огонь и воды.
Но, там пожив, они почти все стали христианами. То ли с
волками жить – по-волчьи выть, то ли еще почему, но ходят с медными крестиками
на груди, а кто с золотыми и серебряными, хоть и прячут от прочего люда под
рубахи. А прочий люд – это не только простонародье, но и знатные бояре, купцы,
старейшины кожевенных и оружейных рядов, тиуны и владельцы конских табунов!
Сувор принес свежую каву. От горячего напитка аромат пошел
по всему шатру, ожег ноздри. Владимир пил жадно, обжигаясь, торопясь влить в
тело добавочную силу, чтобы усталое сердце поработало мощнее, прочистило голову
горячей кровью.
Ярополк, принявший новую веру, даже его отборная дружина –
еще не Киев. Народ держится веры отцов. Это сила! Но еще сильнее знатные люди,
в чьих руках вся торговля, склады, земли, люди, дома, причалы на Днепре и сотни
лодий. Они не признают нового бога, разве что один-два, побывавшие в дальних
краях долго, принесли и новых богов. Кто взял себе иудейского бога, кто
бахметского, кто Христа, а кто и вовсе привез трехголовых идолов, похожих на
Змея Горыныча, только больно смиренных. Вот на знатных и попробовать бы
опереться! Эта сила едва ли слабее великого князя.
Он допил, с маху опрокинул чашку. На столе осталась черная
ноздревая горка. Из-под нее побежали тонкие струйки.
– Ну-ка, погадаем на кавиной гуще… Гляди-ка, тает сила
Ярополка!
Гадать он не умел, но еще Добрыня сказал однажды, что у
сильного и звезды становятся так, как нужно сильному. А уж про мелкие приметы и
говорить соромно. Быть Ярополку битым, ибо сильный ищет не оправдания, а
средства.
Блуд, вот кто может стать опорой! Он сыграл свою роль, хоть
и тайную, в отстранении от власти Ольги, княгини-христианки. Ярополк то ли
дознался, то еще что, но Блуда отодвинул от княжьего престола, даже в терем
допускает редко. Блуд слишком ревностный сторонник истинной веры отцов, а в
княжьем тереме шагу не ступить, чтобы не наткнуться на латинян, что обратили
Ярополка в свою веру и успешно обращают других. А таких становится все больше,
ибо Ярополк приближает к себе новообращенных, обласкивает, доверяет больше…
