– Воеводы! – сказал он сильным звонким
голосом. – Эти лапотники уже давно топчутся под стенами Киева. Я не гнал
их, все ждал, что придут отряды из весей и разгонят этот сброд кольями. Не
обнажать же нам мечи на мужичье, не знающее благородного оружия! Но тех все нет
и нет. Придется самим потешиться в сече.
Перед ним были как всегда почтительные лица воевод, знатных
бояр, тысяцких. Но то ли тучка за миг заслонила солнце, то ли еще что, но ему
показалось, что на их лица набежала тень. Старшой воевода, опытный и много
знающий Волчий Хвост, так вовсе развел руками:
– Великий князь… Прости, но сейчас не время делать
вылазку.
– Почему? – встревожился Ярополк. – Что
случилось?
– Негоже оставлять город без войска.
Ярополк нахмурился:
– Объясни.
– В городе неспокойно, – сказал Волчий Хвост
несчастным голосом. – Все было хорошо, а потом народ как с цепи сорвался…
Ярополк смотрел подозрительно, но Волчий Хвост смотрел
честными преданными глазами. А в его искренности и преданности Ярополк никогда
не сомневался.
– Почему неспокойно? – спросил Ярополк. –
Меня в городе любят и чтят. Знатные и незнатные, бояре и простолюдины, старые и
молодые. Разве я обидел кого, не подал милостыню убогому, задел вдовицу,
толкнул ребенка?
Воевода топтался, ответил убито, будто не веря самому себе:
– Так-то оно так… Было так, а теперь повертывается
иначе… Слухи о тебе пошли гадкие! А этого жидовского сына чуть ли не
избавителем величают!
Ярополк отшатнулся:
– Этого… незаконнорожденного?
– Его.
– Гм… не знают его! Избавитель. Да он с них семь шкур
спустит, наплачутся! Я-то знаю его злой нрав.
– И я знаю. Но они не ведают. Ропщут. Уже и на валах
стоять отказываются! Дерзят. Боюсь, что в иных местах оборона разбежится, едва
новгородцы пойдут на приступ. А то и руку подадут, дабы помочь на стены влезть.
Ярополк смотрел широко распахнутыми глазами, не верил.
Воеводы отводили глаза, бояре перешептывались. Блуд посмотрел на Ярополка и
качнул головой. Мол, верь, так оно и есть, но не падай духом, мы все равно
сильнее.
Вдруг вспомнилось, что в последние дни не стало слышно на
улице приветственных выкриков. Вчера кто-то даже швырнул камень. Ребенок шалит,
решил было, но, оказывается, все намного хуже…
– Это все робич, – сказал он люто. Рука
конвульсивно стиснула рукоять меча. – Его подлые удары в спину! Узнать бы,
что такое на меня наплел!
Волчий Хвост развел руками, отступил с самым несчастным
видом. Блуд поклонился, шагнул вперед:
– Я вызнал. Кричат, что ты латинянам продался! Веру
отцов топчешь.
Ярополк побледнел. Сын рабыни ударил в самое больное место.
Этим боярам сидеть бы сиднями на толстых задницах, жрать бы в три рыла, да чтоб
никаких перемен, никаких чужих… А ему отец привел из далекой страны
невесту-гречанку! Захватил и разграбил какой-то женский монастырь, монахинь
пустили на потеху воинам, а самую красивую привез нетронутой для любимого сына…
Это ему тоже ставят в вину, мол, своими девками гнушается, с печенегами
помирился, германских послов принимает, багдадским купцам отдал целую улицу, те
свою мечеть уже там строят… Ну и кому от этого худо? Для себя строят, киян туда
ходить никто не заставляет. Город на одно здание стал богаче и краше, что
плохого от того, если чужестранцев стало в Киеве больше? Каждый из них что-то
да делает для города нужное…
– Вчера не кричали, – сказал он горько, силясь
улыбнуться. – А сегодня вдруг стали борцами за старую веру. Само ничего не
случается! Здесь рука этого подлого выродка…
Блуд смотрел в упор. В светлых глазах на миг промелькнуло
непонятное выражение. Ярополк уловил искреннее сочувствие, но было и нечто
темное, нехорошее.
– Ненадежен стал народ, – сказал Блуд. – С
войском против Владимира лучше не выходи! Вдруг увернется от боя? Ему ничего не
стыдно, ему важна сама победа, а не то, как получена… Увернется, а через другие
ворота войдет в город. Оттуда уже вышибать трудно, простой люд за него!
К утру, когда сон подкрадывается к самым стойким стражам, к
шатру Владимира провели пятерых бояр из осажденного города. Сувор наскоро зажег
факелы, Владимир накинул плащ, ночь холодная, украдкой выглянул через щель.
Их было пятеро, с первого взгляда видно, что Блуд сумел
привлечь на его сторону самых знатных. Все, как один, дородные, одинаково
осанистые, с нездоровой тучностью от неумеренной еды и питья, одетые чересчур
пышно и тепло. Пот струился по их распаренным лицам, Кремень провел их тайными
тропами почти бегом.
Владимир еще издали люто окинул их взглядом, но заставил
взор потеплеть, а губы растянул в доброй отечески-сыновней улыбке. Проклятые
бояре! Выбор князя – их воля, их право. Присматриваются к окрестным князьям, их
подрастающим сыновьям, оценивают дела и поступки, ум и сговорчивость, затем
шлют послов, торгуются, пишут ряд, без которого князь еще не князь, в городе и
княжестве не хозяин. Да и не будет он хозяином – подписал роту, поклялся править
только по нормам города!
Это от них, толстопузых, зависит, открыть ли ворота князю,
покорно стоящему под стенами города, затем неспешно принести ему присягу
верности: «Ты – наш князь, где узрим стяг твой, там и мы с тобой!» – или же
сказать жестко: «Иди прочь! Ты нам еси не надобен!»
Так было испокон. Даже древних князей, если волхвы не врут,
изгоняли. А уж потом, когда раздробились на племена, то князь отныне стал вроде
главаря наемной дружины: хотят – берут, не хотят – не берут…
Он надел на лицо радостную улыбку и вышел торопливым шагом,
еще издали разводя руки:
– Дорогие мои! Вы кияне, я – киянин! Нам ли из-за
чего-то спорить и драться?
К ночи Ярополк ворвался в горницу, ничего не видя перед
собой. Гнев и ярость душили, воздух вокруг него накалился. Гридни шарахались в
стороны, рука великого князя бывала тяжелой. Он все больше начинал походить на
отца.
Жена, княгиня Юлия, сидела у окна накрашенная по греческой
моде, нарумяненная, с подведенными бровями. Глаза ее блестели любовью и
нежностью. Она поднялась навстречу, ухватила за руку и подвела к столу. На
белой скатерти, расшитой петухами и васильками, блестели золотом изящные
ромейские кубки, посреди стола высилась узкогорлая амфора с вином.
Юлия передвинула на его край стола блюдо с жареным мясом,
что исходило паром.
– Трудный день, милый? Набирайся сил.
– Труднее еще не было, – сказал он сиплым голосом.
Ряд свечей вдоль стены бросал на ее лицо быстро убегающие
блики. Ночью она кажется ему еще загадочнее и таинственнее, чем днем. И такой
же далекой, как весь ее необыкновенный Царьград, о котором Ярополк столько
слышал. И в котором побывать еще не довелось, зато дважды там пожил этот подлый
раб, сын шлюхи!
