Под стеной сидел могучий дружинник, весь залитый кровью,
даже лицо в крови.
– Княже, – прохрипел он, – четверо… это
здесь… Других ты найдешь в коридоре… на лестнице… на крыльце… во дворе…
– Варяжко ушел? – вскрикнул Владимир.
– Это не человек, – прохрипел воин. – Это сын
Перуна.
Тавр ходил среди убитых, переворачивал лицами кверху.
Владимир крикнул зло:
– Выслать погоню! Пока он жив, война не кончена!
– Сделано, – ответил Тавр. – И еще я велел
кричать везде, что за поимку Варяжко жалуешь прощение, освобождаешь от налогов
до конца жизни и даешь серебряную гривну.
– Мог бы обещать две, – сказал Владимир. –
Или даже золотую!
– Ну, я намеревался сдержать…
– За Варяжко я в самом деле отдам две золотые!
– Никуда не денется, – сказал Тавр
рассудительно. – Теперь вся Русь под твоей рукой.
Они вышли из терема. Сердце Владимира снова дрогнуло. Двор
был залит кровью и завален трупами. Их оставалось без Ярополка и Варяжко
четверо, но они показали, как могут сражаться дружинники Святослава.
У дверей спальни гридни, что стояли на страже, преданно и
хитро заулыбались. Владимир кивнул хмуро, не до баб, зря слюни распустили.
Он толкнул дверь. Юлия стояла на лавке спиной к дверям,
пыталась выглянуть в окошко. На стук обернулась, глаза испуганные, на щеках
блестят мокрые дорожки слез.
– Здравствуй, Юлия, – сказал Владимир.
Он нарочито не назвал ее княгиней, и она сразу все поняла.
Побледневшая, с дико расширенными глазами, прижала руки к груди:
– Что с Ярополком?
– Мой брат был чересчур отважен, – ответил
Владимир.
– Ты… ты убил его?
– Ярополк не убивал Олега, – напомнил
Владимир, – но все же Олега затоптали в их мелкой ссоре. А сейчас была не
ссора – война.
Она прошептала мертвеющими губами:
– Я хочу… видеть его…
– Не стоит, – предостерег он. – Был бой, его
изрубили в куски.
– Я все равно…
– Как хочешь, – он не стал спорить, – но там
лишь изрубленная туша в луже крови… Может быть, когда хотя бы приберутся?
Он смотрел на нее, смертельно испуганную, но с гордо
выпрямленной спиной, большеглазую и тоненькую, как камышинка, и неожиданно
ощутил звериную радость. Разве не для того живет человек, чтобы сокрушать
соперника, а его женщин грести под себя?
Его взгляд стал оценивающим.
– Но тебе не придется долго лить слезы.
– Что… о чем ты? – Ее голос ломался, как
соломинка.
– Я тебя возьму в наложницы. Правда, задница у тебя
маловата, я люблю пользовать покрупнее и повыше… Гм… Зато вымя торчком, это я
люблю. Может быть, если очень постараешься понравиться… и сумеешь… даже в жены.
Она отшатнулась. На ее красивом лице проступило отвращение.
– Ты? У тебя руки по локоть в крови моего мужа!
Владимир засмеялся. В чреслах потяжелело, налилось горячей
кровью. Чувство ярой силы было таким, что ноги сами двинулись к ней. Испуг на
ее лице перешел в ужас.
– Да, но в этих руках – ты.
В ее расширенных глазах ужас перешел в панику. Похоже,
только сейчас ощутила свое настоящее положение. Там, дома, – утонченное
коварство, яды, сладкие слова и удар кинжала в спину, у варваров – честные
глаза, грубая схватка грудь в грудь, верность слову и долгу. Но если среди этих
могучих, свирепых и полных мощи варварских племен уже дали ростки царьградские
обычаи? Эта смесь может оказаться страшнее греческого огня!
– Раздевайся, – велел он хищно. – Хочу зреть
твою наготу.
Тавр поднимался по лестнице, искал князя, когда в дальнем
конце коридора распахнулась дверь. Владимир вышел, на ходу застегивал пояс.
Рубашка на груди распахнута. Черные глаза хищно блестят.
Тавр восхищенно покрутил головой:
– Уже успел?
– Это дело нехитрое.
– Хоть стоило портки снимать?
Владимир пожал плечами:
– Теперь скажу, не стоило. Я всегда потом вижу, что не
стоило… А когда внизу жжет, то это уже не я, а какая-то тварь в весеннем гоне!
Юлия была хороша, кто спорит? Но не хуже и служанка, что некстати забежала в
спальню…
Тавр захохотал, в глазах были зависть и восхищение. А
Владимир лишь отмахнулся:
– А насчет портков… я их не снимал. Чаще всего я даже
сапог не снимаю. Слушай, быстро составь списки тех, кто наслал печенегов на
моего отца! Смерть великого князя должна быть отмщена.
– Уже составил, – ответил Тавр буднично.
– Молодец, – вырвалось у Владимира. – Ты
впрямь на два шага вперед меня зришь!
– Ты просто забыл распорядиться, – пояснил Тавр
скромно. – А сейчас, пока не поздно, убери из этого списка тех, кто… ну,
кто может понадобиться.
В списке было около десятка имен. Владимир быстро пробежал
взглядом по подвешенным строкам:
– А где Осинник, Твердоглаз, Рыбарь?
– Они… с печенегами не общались вовсе.
Владимир взглянул остро:
– Христиане? Народ поверит, что и эти с предавшими
моего отца. А для нас важно нечто другое, верно?
Тавр молча дописал троих, подумал, добавил еще пятерых от
себя. Они тоже христиане, но главное – владеют землями, угодьями, домами,
складами, у них тысячи холопов. Но еще хуже того – с их мнением считаются как в
Киеве, так и в соседних землях.
Владимир снова взял лист, что-то вспомнив, одно имя
решительно вычеркнул:
– Волчий Хвост – опытный воевода. Жаль его терять. Да и
богатств за ним особых не числится.
Тавр вскинул бесцветные брови:
– Но в Киеве все знают, что он был среди тех, кто не
хотел возвращения Святослава. Пощадишь убийцу, что скажет народ?
Владимир почесал лоб:
– Надо повернуть так, что я, прежде чем послать их на
казнь, проверил всех вдоль и поперек… И выяснил, что воеводу оболгали. Тем
самым покажем свой праведный суд! Как бы на него ни указывали пальцем, но ежели
нет улик, то князь вынужден соблюдать справедливость!
Тавр молча удалился, пряча усмешку и затаенное восхищение в
глубине глаз. Князь даже перед ним говорил настолько искренне, взволнованно, с
придыханием в голосе и блеском глаз, что даже он, Тавр, чуть было не поверил. И
только когда молодой князь вычеркнул одного из убийц, мол, не терять же
хорошего работника, увидел всю меру лицедейства. Чувствует ли сам Владимир, что
у него не одно лицо, а несколько?
