– Нас поселят в квартале русов… Там с десяток домов,
купленных нашими купцами. А дома не в пример киевским.
– А вдруг толмач отлучится? – попробовал
защититься Владимир.
– Ну, не всегда же лялякать с ромеями, – сказал
Добрыня равнодушно. – И отдохнуть надобно, полежать… Они и так суетливые и
прилипчивые, как обезьяны…
– А что такое обезьяны?
– Ну, что-то вроде тебя. Только настырнее.
Дорога от гавани и к городской стене ошеломила пестротой,
разноголосьем. Людей как на базаре, идут пешком и едут на конях, странных
огромных зверях с двумя горбами на спине, маленьких длинноухих лошадках, а
настоящие кони были такие разные, что Владимир даже от них не мог оторвать
взора. Тонконогие и легкие, как птицы, нервные, горячие, с огненными глазами, с
круто выгнутыми шеями, в сухих мускулах, и огромные, как горы, кони, тяжелые и
медлительные, что тянут за собой такие же огромные подводы, доверху нагруженные
скарбом. Эти кони выглядят так, что, упади на их телегу гора, не заметят, будут
тащить все так же неспешно, гулко бухая в прокаленную землю огромными, как
жернова, копытами.
Когда впереди встала белая стена, перегородившая мир, сердце
застучало так, что вот-вот выпрыгнет. Дорога упиралась в эту стену, там
виднелись ворота, настолько малые, что казались мышиной норкой в стене, а то и
вовсе прогрызенной муравьями. Народ темным шнурком втягивался туда, исчезал.
Когда приблизились еще на полверсты и стена закрыла половину
неба, Владимир наконец увидел настоящую величину ворот. Если поставить на
телегу еще пять телег с сеном, даже не заденут свода!
Добрыня строго прервал аханье бояр:
– Хватит дорожную пыль собирать нижней челюстью!..
Вещий Олег, да будет вам напомнено, брал дань с этого града. А в знак победы
приколотил свой щит на эти врата. Так что и мы не лыком шиты!
Ворота были распахнуты настежь. Пока Добрыня платил стражам
за вход, Владимир пытался заглянуть на ту сторону тяжелых створок. Хоть одним
глазом увидеть щит князя-волхва, о котором слышал столько, что вообще перестал
верить.
Один из стражей отогнал, не дал протиснуться между створкой
и стеной. Вдруг да русы используют детей как лазутчиков?
Их поселили в Русском квартале. Как выяснил Владимир, здесь
была также Русская улица, Русский торг, даже русские постоялые дворы. На другом
конце города, как объяснил толмач, располагаются дома и лавки славянских
купцов. Постоянная торговля с Царьградом привела к тому, что русские и
славянские купцы покупают дома, в отъезды поручают их соседям, что клялись теми
же богами. Здесь постоянно звучит русская речь, и Владимир, который ощутил себя
снова в Киеве, сразу стал рваться на улицу.
Добрыня оглядел его с сомнением:
– Тебя здесь и куры загребут… Но мужчина проверяется в
деле! До вечера ты свободен. К ужину чтобы вернулся. Будешь подавать на стол
вместе с греками, поучишься.
Волчий Хвост покачал головой:
– Потеряешь мальца… Сколько ему?
– Десять лет, – буркнул Добрыня. – Мы в его
годы уже быкам шеи ломали!
– То быкам… Дай ему меч.
– Зачем? Если что, виру платить нам.
– Я без меча чувствую себя голым. У него голос будет
крепче.
Добрыня пристально оглядел племянника с ног до головы:
– Добро. Сними обноски, оденься как отрок! Ладно, и шелом
возьми, кудри свои скроешь. А то, не ровен час, примут за грека… Но не
заносись, не заносись!.. Мы-то знаем, что ты лишь помощник конюха.
Владимир, едва дыша от свалившегося счастья, сменил драные
портки на новые, торопливо перекинул через голову перевязь с мечом, чтобы
рукоять торчала над левым плечом, к поясу прицепил короткий нож в простых
ножнах из грубой кожи. Он оставался в старой вытертой душегрейке из волчьей
шкуры, руки были голые до плеч, грудь и живот тоже чувствовали горячие лучи
здешнего солнца. Но широкий ремень с железными бляхами надежно стягивал в
поясе, а тяжелый меч придавал уверенности.
– Я не задержусь, – пообещал он преданно.
Добрыня и Волчий Хвост с усмешкой смотрели вслед. Мальчишка
даже подпрыгивал от счастья, ноги едва касались земли. Когда исчез за воротами,
Волчий Хвост хмыкнул с сомнением:
– Вернется вовремя?
– Боишься за свой меч? Отрок хитер и осторожен.
Вернется.
Боярин отвернулся, уже весь в делах завтрашнего
представления во дворец, но предупредил:
– Если сгинет, с тебя цена моего меча!
– Не давал бы, – буркнул Добрыня. – Я вон
свой шлем одолжил и то не трясусь…
Волчий Хвост смотрел с сомнением:
– У тебя ж голова как пивной котел! Он в нем с ногами
поместится.
– Хлопчина не дурак, надел под него две вязаные шапки.
Владимир шел, шарахаясь от горластых уличных торговцев и
диких воплей их длинноухих лошадок, жадно рассматривал старинную кладку. Какие
великаны притащили эти глыбы, как взгромоздили одну на другую, как подняли на
самый верх башен?
Ромеи пестрые и шумные, суетливые, живые, как бурундуки,
даже совестно за их вертлявость, но что бросилось ему в глаза еще на пристани…
домашние, что ли, лица горожан.
В Киеве каждый третий обезображен. Хотя нет, это же шрамы, а
не язвы или короста, это не безобразие, а отмеченность, как говорят воины,
богами. В Киеве каждый третий не обезображен, а украшен рубцами старых ран! А
если какие скрыты под одеждой, то лишь скованное движение выдает иное, жила
срослась не так или кость повреждена. А шрамами иному так стянет лицо, что и не
улыбнуться больше, только скалится, как зверь лесной. Но и такие, как слышал
Владимир разговоры взрослых, девкам любы. Даже особо любы, ибо это уже
испытавшие, уцелевшие, выжившие в бурях и невзгодах. Им теперь долгая жизнь на
роду выткана Сречей. От них и детишки пойдут здоровые, сильные, отважные!
А тут, в Царьграде, кто ни попадался навстречу – чист от
шрамов, с целыми руками. Хоть патриций, хоть охлос, все выглядят так, будто
никогда в сражениях не бывали. А может, и не бывали. Империя огромна, битвы
идут на окраинах, на границах. Там сшибаются волны, а сюда не то что брызги не
долетают, даже рябь не докатывается…
В Киеве на каждом двадцатом белеет туго стянутый холст,
сквозь белую ткань еще проступает алая кровь. Рука воина привычно дергается к
топору, темнеют глаза. Он еще там, на близких окраинах Руси, где как град
гремят мечи по шлемам и щитам, вихрем несутся обезумевшие кони, волоча по
трупам застрявшего в стремени ногой хозяина, где каждый мужчина проходит
великое испытание…
Он косился брезгливо на нищих, что сплошной коростой
усеивали паперти. На Руси таких страшилищ не увидишь. Царьград и тут переплюнул
Киев, но и среди этих уродов не видать тяжко искалеченных. Все
больные-пребольные. Страшные язвы гниют прямо на глазах, мухи обсели и пьют
сукровицу… На Руси человек теснее живет на миру, а там если не может другим
подсобить мудрым словом – завоеванием старости, то уходит из жизни сам… Или
просит детей своих вывезти в лес и оставить диким зверям.
