– Кто ты есть?
Медведко глухо взревывал, смотрел исподлобья налитыми кровью
глазами. Вздохнул, показав звериную пасть, облизнулся, достав и приплюснутый
нос длинным острым языком.
– Кто ты? – повторил Владимир. – Что тебе
надобно? Скажи. Я, великий князь, смогу помочь тебе.
Старший мужик бесцеремонно влез в разговор:
– Да не разумеет он! Зверь, он и есть зверь. Лесной!
Домашняя скотина и то людскую речь разумеет, а этому хоть кол на голове теши!
Владимир на лесного человека смотрел с содроганием. Тот
опустился было на четвереньки, но мужики с готовностью натянули цепи. Медведко
подбросило под горло, застыл на полусогнутых, страшный, и стало видно, как
непривычно ему стоять на задних лапах, как хочется опуститься на все четыре,
как страшно среди беснующихся зверей на задних лапах, что визжат, кудахчут,
стрекочут – такие непонятные и страшные, а под горло больно давит страшное,
опасное…
– Кормили? – спросил Владимир.
– Только сырое мясо жреть! – ответил староста
словоохотливо. – Да и то на четырех только. Ты, княже, взгляни на его
ладони! Мозоль в три пальца. У него и пальцы почти не сгинаются. Это ж не
наполовину медведь, а целиком, взаправдашний! Только что личина людская.
– Говорить может?
– Ни в какую, – мотнул головой староста. –
Только реветь! Да и с кем бы говорил в лесу? Звериную речь разумеет, а
человечью забыл… То исть она ему и не была дадена за ненадобностью. Заместо ее
получил зверячью. Это ж только в сказках Ивашко и людскую речь знает, и
звериной владеет! А на самом деле: или – или.
– То-то и оно, – вздохнул Владимир.
Он чувствовал странную пустоту, словно его не просто обокрали,
а даже из души вынули и растоптали что-то очень ценное. Медведко рванулся
вперед, волоча чуть расслабившихся мужиков. Дружинники выставили копья.
Медведко по-медвежьи ударил передними лапами. Двое копий разлетелись в щепы. До
князя было рукой подать, но Медведко остановился сам, а тут опомнившиеся мужики
налегли на цепи. Медведко повис, растянутый в стороны, неспособный
шевельнуться.
– Это подарок тебе, княже! – провозгласил
староста.
– Благодарствую, – ответил Владимир сухо. Он
кивнул Кременю: – Ловцов этого зверя наградить! Буде у них просьбы какие –
исполнить. Если, конечно, не такие дикие, как этот…
Мужики довольно закричали. К Владимиру приблизился Тавр,
глаза не отрывались от лесного человека.
– А с этим что?
– Да примет смерть, – ответил Владимир быстро.
Тавр удивился:
– Зачем? Посадим в клетку, будем другим князьям
показывать!
– Нет, – сказал Владимир решительно. – Это ж
человек… Он был человеком, рожден был человеком. А теперь это зверь. Пусть
никто не видит, что человек может быть таким зверем. Это страшно… Страшно мне,
Тавр… Пусть зарубят втихую и зароют на заднем дворе.
Когда Медведко утащили на цепях, Владимир тихо спросил:
– Думаешь, он сын медведя и простой бабы?
Тавр цинично усмехнулся:
– Я верю, что где-то бывают чудеса. Но только не в
нашем дворе. Сколько мужики ни тешат плоть с молодыми кобылками, овечками да
козами, но те несут только от своих. Баба понесет только от мужика, так уж
повелел Сварог. И верно, а то бы великое смешение и непотребство настало на
земле…
Владимир с великим облегчением перевел дух:
– И я так думаю.
Тавр искоса смотрел на князя:
– Тебя что-то тревожит.
– Очень, – признался Владимир. – С другой
стороны, лучше бы этот в самом деле родился от медведя и бабы.
– Скажешь или сам думать будешь?
– Да нет, это раздумья вслух… Я слыхивал от старых
людей, что волки или медведи иной раз выхаживали людских детенышей. Такие люди
всегда бывали силы неимоверной, а умом слабы… Ежели медведь его выходил, то у
такого человека ум всегда медвежий, если волк – волчий…
– И что же тревожит, княже?
– А что в человеке нет своего! Если я волчонка или
медвежонка заберу из норы, то они так и вырастут у меня в тереме: один –
волком, другой – медведем. Если лосенка начну растить, то как бы ни изощрялся –
вырастет сохатым. Хоть грамоте его учи, хоть песни пой. А вот если они подберут
человеческого детеныша, то он человеком не останется! Обязательно превратится в
зверя.
Тавр нахмурился, двигал кожей на лбу. Сказал решительно:
– Княже, говори проще. Все еще не пойму, куда клонишь?
– К тому, что если бы человеческое дитя взяли боги или
упыри… Вырос бы богом или упырем?
Боярин отшатнулся, замахал в испуге руками:
– О чем ты?
– О человеке. Непонятно мне сие…
– Княже, это забота волхвов!
– Я привык не перекладывать на чужие плечи.
– Тогда ты глубоко роешь… Или, напротив, высоко
залетаешь!
Владимир продолжил, словно не слыша, глаза его недвижимо
смотрели вдаль:
– Ну да с богами ладно… Все равно страшно, что человек
может стать всяким. Можно его сделать всяким! Тебе не страшно, а меня холодом
пронзает, будто меня, как лягуху, заморозили в глыбе льда. Хорошо, если удастся
разжечь в нем искру солнечного бога, но еще легче зверем сделать! Вниз катиться
легче. Боюсь я такого человека. Боюсь, но других людей на свете нет, надо жить
с такими. А мне и того хуже – править такими. Допусти хоть малую ошибку… Но как
сделать так, чтобы зверьми не становились?
Тавр напомнил с неудовольствием:
– Княже, люди и так не звери!
– Но зверья в них много. Или потому, что звери всюду? А
человек все перенимает. Потому что своего нет. Брешут христиане, что человек
рождается с душой. Какая ж душа у Медведко? Душа делается, растет вместе с
человеком. Выхаживается, как яблоня с редкими плодами! Она не бессмертная. Ее
загубить – раз плюнуть!
– Княже, – снова сказал Тавр, – оставь это
волхвам.
– Такое важное дело? Да никогда в жизни. Даже тебе не
доверю, а уж волхвам… Я – великий князь всей Руси. В моей власти повернуть ее
как к озверению или оскотению… оскотинению, так и… ну, приобщению к богам.
Только как это сделать, не знаю.
– Ну, как к озверению знаешь… У тебя уже сколько жен?
Владимир снова не заметил шутки, боярин старается вернуть
его на землю, где ходят все, сказал очень серьезно:
– Я себя не переоцениваю, не думай! Мол, захочу –
поверну туда, захочу – сюда… Просто человека так легко повернуть в любую
сторону, что страшно мне!
После случая с лесным человеком Тавр заметил, что к князю
зачастили волхвы. Они и раньше пытались бывать у него чаще, но Владимир
отмахивался, дел невпроворот, ежели что надобно – скажите, мол, Тавру, а то
даже Кремень распорядится. Исключение делал для Бориса, больше воина-ветерана,
чем волхва, но с ним говорил больше о политике, чем о богах.
