– Будет! Когда человек воюет – он дичает. Превращается
в зверя. А народы вокруг, что не воюют, продолжают долгий поход к Солнцу,
опережают воюющих. А те и после войны еще долго остаются на обочине зализывать
раны… Кликни Бориса. Он должен был ночевать сегодня внизу подле кухни.
Борис явился споро. Сна не было в его лице. С ним вошел
запах кавы. Похоже, он коротал ночь с чашкой кавы сам. С порога окинул
Владимира пытливым взором:
– Приветствую тебя, отпрыск древних царей…
Владимир отмахнулся:
– Волхв, ты начал заговариваться. Аль оскорбить хочешь?
– Княже! – сказал Борис с укором.
– По отцу я древен, а вот по матери? Говорят же, что
дочь идет в отца, а сын в мать… Все, кто знал мою мать, говорят, что я в нее. А
кто она?
Борис сел за стол, пожал плечами:
– Говорят, дочь древлянского князя Мала. Когда Ольга
разорила Искоростень, то убила Мала, а дочь взяла в рабыни!
Владимир кивнул, но голос был безжалостным:
– Но говорят также, что Малка – жидовка, которую отец
привез из разгромленной Хазарии. Как он же привез затем из похода пленную
монашку и отдал ее в жены Ярополку! А привел мою мать потому, что она – дочь
богатого раввина, тот мог дать большой выкуп… но в разграбленной Хазарии уже
некому было выкупать своих пленников, вот и осталась Малка на Руси…
– Княже…
– Не нравится?
– Зато твои дела велики, княже.
Владимир досадливо отмахнулся:
– Какие дела? Как пес драчливый, расчищал место для
себя, старался урвать кусок поболее… Разве для этого жив человек? Ладно, Борис.
Поговори со мной о делах богов. Что-то я последнее время стал ими шибко
интересоваться. Сам не знаю почему.
– Да? – удивился Борис. – А мне показалось,
что наоборот. Ты намеревался сам приносить жертвы и резать младенцев!
– Не успел, – признался Владимир. – А потом
было не до младенцев, не до богов. Сейчас же что-то с богами не то. Или это я
сам не то.
– Почему, княже?
– Раньше боги были тем, к чему я стремился. Могучие,
сильные, красивые. Или как Ярило, наделенные такой ярой силой, что можно бы за
одну купальскую ночь обойти всех девок в поре и забрюхатить… Но это был другой
Владимир, который еще не стал великим князем. И боги были богами того
Владимира. Сейчас я жажду от богов иного…
– Ну-ну, говори. Я волхв. Перед волхвами и лекарями
говорят все.
– Я не знаю, чего жду. Но мне мало, что боги всего лишь
сильнее меня, быстрее или даже умнее! Мне надо, чтобы они были выше.
– Как?
Владимир в раздражении и бессилии стукнул кулаком по столу.
Чара с кавой подпрыгнула, Борис поймал на лету, поставил обратно, даже не
поморщился, когда горячая струйка плеснула на руки.
– Если бы я сам знал!
Борис сказал негромко:
– Боги являются не сами. Богов выбирают, затем
призывают. А уже боги распространяют свои нравы среди принявшего их народа. Это
они ответственны за возвышение своего народа, как и за его падение. Вон боги
эллинов довели до падения, как затем и доблестный Рим, безрассудно принявший их
богов…
Владимир вскинул брови:
– Богов?
– Ну разве что имена поменяли. Геракла – на Геркулеса,
Зевса – на Юпитера, Арея на Марса… Но все они только тем и занимались, что
постыдной похотью. Аполлон имел сыновей за шестьдесят душ, Марс – двадцать
пять, Меркурий – осьмнадцать, Нептун – тридцать, а другие олимпийские боги от
них не отставали. Юпитер так вовсе вроде тебя не мог пройти мимо хоть одной
девки с выменем. Хоть в неприступную башню ее посади, и там достанет, козел
похотливый! Это я о Юпитере, не о тебе.
– Спасибо, – пробормотал Владимир.
– Лишь от олимпийских богов сыновей было тридцать тысяч
голов, не считая дочерей! Вот такие боги погубили Грецию, потом – Рим.
– Почему именно боги?
– Каковы боги, таков и народ. В похоти богов народ
находит и свое оправдание. Если боги так себя ведут, то и нас тому учат! Похоть
зашла так далеко, что римский сенат учредил даже цензуру нравов. Увы, не
помогло. Рим пал под натиском варваров, у которых бог был строг и нещаден.
– Один?
– Нет, уже Христос. Те германцы уже приняли веру
Христа.
Владимир нахмурился. Веру Христа не любил и презирал. Но
чем-то она сильна, если столько народов уже ее приняли.
– Может быть, – сказал он осторожно, – что у
нас богов много, но Христос один? Или что-то странное в трех лицах?
Сувор принес две чашки горячей кавы, медовые соты на широком
блюде. Борис неспешно отхлебнул, прислушался, кивнул удовлетворенно:
– Хорошо заваривает… Это тоже надо уметь. Княже, наша
старая как раз и была в единого бога Трояна. В дальних землях до сей поры
только ему требы справляют, жертвы приносят. Троян – это трое в одном. Солнце –
это Ян, а три Яна – три Солнца, от взора которых ничто не укроется: ни в
прошлом, ни в настоящем, ни в будущем… Бог Солнца тройной, триединый, словно
три бога в одном, но это не три бога, а трое в одном: отец, сын и светлая душа!
– Не понял, – признался Владимир. Он ощутил, как
от напряжения заныли виски. – У бога Триглава тоже три головы, и он тоже
бог солнца. Головы его означают три царства: небо, земля, подземный мир… Так?
– Наши западные братья… как и все полабы, дают такое
толкование нашему солнечному богу. Но мы знаем древнюю мудрость, а она гласит:
в словах «Троян» – это бог всех восточных славян, «Триглав» – это полабский,
«Тримурти» – бог индусов, куда его занесли наши предки во время великого похода
в Индию, – во всех этих словах главное – три. Три, ибо солнечная сила бога
во всех трех временах года: весне, лете, зиме!
– Понятно, – согласился Владимир. – А кто из
этих богов главный?
– Ты не понял, – сказал Борис сожалеюще. –
Бог един в трех лицах! Бог-отец, бог-сын и бог-душа. Зовут их: Правь, Явь и
Навь. Явь находится посредине, в его власти весь видимый мир, Правь правит
справа, а Навь – слева…
– Навьи отмечаем для Нави?
– Да, они угодны ему, ибо он смотрит за потусторонним
миром. Ревниво следит, чтобы живые не забывали предков своих… И Правь, и Навь
зрят за ушедшими на покой, павшими в битвах. Только лишь Правь отбирает в
вирий, а Навь – в подземный мир…
– Спасибо за великую мудрость, – сказал Владимир
хмуро. – Ладно, Борис. Буду думать. Что-то во мне происходит… Что, еще не
понял.
Борис допил каву, поднялся:
– Думай, княже! От твоего думанья зависит очень многое.
Даже страшно.
Глава 32
Он в самом деле думал. Когда от крепкой кавы затошнило,
похрустел малосольными огурцами, снова разжег жажду. Под утро лег, долго
ворочался с боку на бок. Возбужденный мозг не давал уснуть. Лихорадочные мысли
проносились кусками, сцеплялись самым нелепым образом, проплывали вверх ногами,
будоражили.
