– Но сейчас…
– А ты на что? – сказал Борис грубо. – Ты
находился и в древние времена. Не сам ты, а такие, как ты. Клали жизни, чтобы
вытащить племя из дикости. Иногда удавалось приподнять хоть на пядь, хоть на
палец, хоть на волос. А за тыщи… не знаю, сколько тыщ лет, вот и доползли,
обламывая ногти. Едим только печень убитого врага, а там, глядишь, вовсе
человека есть не станем… И стариков своих убивать не будем, когда вовсе
одряхлеют. А то, глядишь, то и дело зимой везут престарелых отцов да матерей на
санках в лес, оставляют там лютым зверям на растерзание… Понятно, прокормить
бывает трудно…
– Но не рубят же им головы, – огрызнулся
Владимир, – как было принято, я слыхивал в детстве, в седую старину! Как
до сих пор степняки делают. Но ты прав, волхв. Я уже чую, зачем показал мне
это, будь ты проклят! Будь проклят, что сам не смог решить, а и это взвалил на
мои плечи!
Сгорбившись, он пошел к выходу. В дверном проеме качнулся,
как слепой, задел плечом, пошарил руками по стене. Борис взял лучинку из пучка,
пошел следом, освещая путь трепетным огоньком. На душе тревожно, тяжко, и
страшился оттого, что не ведал: правильно ли содеял?
Владимир только через неделю явился к Борису. Теперь он сам
выглядел будто провел не одну ночь в пыточном застенке. Глаза ввалились, а
голос был сух и мертв:
– Когда ты решился показать мне?
– Когда ты повелел скарать на горло лесного человека. Я
слышал, почему ты так велел.
Владимир кивнул:
– Я так и понял. Тогда ты знаешь, что я считаю верным.
Борис поник головой:
– Знаю. Но я хотел, чтобы сказал это ты.
Лицо Владимира дернулось, он сгорбился еще больше. Не глядя,
велел:
– Пойдем.
– Ты… сам?
– А у кого рука поднимется? Все хотите быть
чистенькими.
Стража хотела было идти за князем, Владимир резко велел
остаться. Без всякой охраны, если не считать тайной тавровской, пришли в
тайному ходу и спустились в хранилище. Владимир послюнил палец, повертел над
головой. Тяга чувствуется, иначе здесь бы писцы задохнулись. А выходы наверняка
так запрятаны, что даже густой дым рассеется через ветки, дерн, наружу
выберется лишь нагретым воздухом.
В углу стоял тяжелый молот, раньше там был веник.
Светильники горели ярко, а вдоль стены высились три огромных узкогорлых
кувшина. Владимир уловил запах масла, очень напоминающий горючую смесь, именуемую
греческим огнем.
Он ухватил молот, страшась передумать. Глаза его были
отчаянными. Губы едва шевельнулись, но если Борис и не услышал слов, то угадал:
– За новый мир!
Хруст и треск был такой, что Борис уже начал тревожиться, но
князь крушил стопки глиняных пластинок, разбивал дощечки с чертами и резами,
сваливал трубки бересты воедино. Когда остановился, тяжело дыша и весь покрытый
красной пылью, Борис сказал тихо:
– Пора, княже…
Владимир отшвырнул молот, пинками опрокинул кувшины, отступил
от черной, горько пахнущей лужи. Помещение наполнилось густым тяжелым запахом.
Не глядя, нащупал на стене светильник, швырнул себе за спину
и вслед за Борисом выбежал из хранилища. Борис уже протянул ему руку, его
силуэт четко вырисовывался на звездном небе, когда внизу гулко бухнуло, земля
дрогнула, дернулась, как норовистый конь. Снизу толкнуло жарким воздухом.
Борис опустил за ним ляду. Мгновение стояли тяжело дыша,
затем так же молча разошлись в разные стороны. В эту ночь, как узнал Борис
позже, князь впервые за последние годы напился, валялся голый, рвал в
беспамятстве на себе волосы, кого-то клял, плакал, просил прощения.
Часть четвертая
В лето 6495 пошел Владимир с войском на Корсунь, вошел в
город с дружиной своей и послал к царям Василию и Константину сказать: «Вот
взял уже ваш город славный. Ежели не отдадите сестру свою за меня, то сделаю и
вашему городу то же, что и этому».
«Начальная Русская Летопись»
Глава 38
– Что стряслось? – встревожился Владимир.
Войдан долго мялся, отводил глаза, что совсем не было похоже
на прямодушного воеводу. Владимир сказал резко и раздраженно:
– Ты не в Царьграде! Говори в лоб.
Войдан пожал плечами:
– Бывает, что слово как обухом… Княже, базилевсы
все-таки решились отдать Самуилу свою красавицу сестру…
Холодная рука ужаса стиснуло сердце Владимира.
– Н-ну?
Войдан старался не смотреть на побледневшее, с желтизной,
как у мертвяка, лицо князя, будто выкачали всю кровь. Тавр понимает так, а он,
Войдан, видел, как этот витязь, тогда еще мальчишка, смотрел на маленькую
принцессу.
Владимир даже осел, словно из него выдрали главные кости.
– Ее, – подтвердил Войдан несчастливо. –
Царь-град не хочет с ним ссориться… У болгар слишком велика армия. И стоит она
на границах империи.
Владимир вскрикнул:
– А где войско Гатилы?
– На южных кордонах, – ответил Войдан
понимающе. – Что ты хочешь?
Владимир в растерянности поднялся, забегал по комнате. Пламя
светильников отбрасывало корявые хищные тени, те, страшно изгибаясь,
перепрыгивали со стены на стену.
– Не знаю… Но я не могу этого так оставить!
Голос Войдана был глубоко сочувствующим:
– Эк тебя зацепило… Но, может, ты и прав. Для чего
живем и воюем, как не из-за любви женщин? Даже если говорим, что нам нужны
богатства, горы злата, то разве не для женщин? А эта Анна… из-за нее воевать
стоит.
Владимир опомнился, постарался сделать голос сдержанным:
– Я говорю не о войне. Так, маленький показ силы!
Двинуть туда войско, разорить пару городов, пожечь виноградники, а кто не успел
убежать и схорониться, тех на колья, распять на крестах, ежели христиане…
Войдан поднялся, а уже от двери сказал сочувствующе:
– Я не думаю, что ее отдадут так сразу. В
государственных делах разве сразу что решается? Ее будут готовить к отъезду
месяца три-четыре. Приставят толмачей, чтобы язык болгарский выучила, обычаи,
обряды… Поедет не одна, целый двор слуг и служанок попрет… У тебя еще есть
время, княже! Правда, в обрез.
На этот раз Владимир потребовал руки Анны для себя, а сам
двинул войска на империю. Царьградский двор, как доносили послы, оказался меж
двух огней. С северо-востока наступали войска Самуила, громили немногочисленные
пограничные войска, захватывали города, а с севера двинулось огромное конное
войско русов. И тоже с ходу сшибли пограничные заслоны, захватывали города,
жгли церкви и бросали в огонь священников, но самое страшное было другое…
