Владимир сказал осторожно:
– Похоже, мои слова не были для тебя неожиданностью?
– Ты удивлен, – ответил хан с печальной
усмешкой. – Это головы моих людей заняты заботой, как накормить коней, где
найти воду, где купить соли… а я, которому еду приносят в шатер, могу думать о
племени. Обо всем моем народе. И конечно же, думал и о земле, и о рыбачестве… в
юности я видел море, знавал народы моря, что живут лишь ловлей рыбы… я думал,
думал, думал. Даже мои дети не знают, о чем я думал, ибо мысли бывают дикими и
настолько глупыми, что я умер бы от стыда, узнай их кто. Ты князь, сам знаешь.
И лучше всего, похоже, это осесть на землю. Многие народы, прежде кочевые, так
делают… или исчезают. Но где сесть? Земли уже заняты. И местные племена берегут
их ревниво.
Его старческие глаза смотрели с надеждой. Владимир сказал
осторожно:
– Пока что земель у нас свободных немало. Но, чтобы не
возникло распрей, надо сразу заключить ряд, а потом объявить его народу. Мол,
печенеги осядут на этой реке, будут охранять Русь с этой стороны, не дадут
перейти ее никаким врагам Руси, а буде сунутся – вступят в бой, не дожидаясь
подхода войска из Киева или других земель Руси. Это сразу помирит славян с
вами, ибо будете не только жрать плоды земли, но и защищать ее плечо к плечу!
Хан хитро улыбнулся:
– Ну, защищать придется не плечо к плечу, а нам
вступать в бой первыми… но ты прав. Мы чем-то должны заплатить больше, чем
местные. Однако как это объявить народу? Нас поднимут на копья.
Владимир ответил ему прямым взглядом:
– Думаю, у тебя тоже есть умельцы, как задурить головы.
Да так, что народ будет в задницу целовать как благодетеля. Коим ты на самом
деле и будешь. Но подать надо не как спасение от голода, иные из гордости
предпочтут и вовсе помереть, а что-то приплести о ратной славе, доблести предков,
зове богов… Песенников заставь поработать! Вот они орут о том, как славно
сгинуть в бою, как горячею кровью омыть… Это сейчас так надо, понятно. Но
теперь пусть поют, что высшая доблесть – в тяжком труде, копанье в навозе, еще
надо землю пахать и на колени перед князем падать… Умелой песней простого
человека можно на любую дурь толкнуть! Как и на благое дело.
Уже рано утром, когда Владимир, провожаемый ханом и его
сыном, откинул полог, хан спросил невесело:
– Но что будет с моим народом? Останется ли само имя
печенегов?
– Лишь богам это видно, – ответил Владимир
сумрачно. Самого раздражало, что кому-то, пусть богам, видно дальше. – Но
так ли это важно? Поляне, дрягва, печенеги, савиры, торки, берендеи – что есть
имена? Всем нужен хлеб, чистая вода, синее небо. Все имеют право на счастье.
Жаркое солнце светило с синего неба, светило печенегам,
полянам, киевским русичам. Уже садясь на коня, Владимир подумал запоздало, что
можно бы сослаться на таких же кочевников, как печенеги, конных болгар. Те,
черноволосые и узкоглазые, осели на землях славянских чуть южнее, тоже слезли с
коней и начали распахивать земельку. Имя их не только осталось, но и дало
название всему новому царству. Даже сами местные славяне постепенно стали
зваться болгарами.
Правда, еще раньше точно так же победно вторглась в земли
латинян дружина героя Энея, разбила местных, покорила, надела ярмо, сам Эней
взял в жены дочь царя покоренных латинян, основал династию царей, от которой
пошли великие римские цезари… но от троянцев не осталось ни языка, ни имени!
Догнав войско, он не распространялся о тайном договоре с
ханом печенегов, а воеводы не спрашивали. Судя по глазам великого князя, все
уладилось миром. И не просто миром, а к вящей славе Руси.
Русский град Корсунь, или по-гречески Херсонес, был
неприступной крепостью как для конных орд кочевников, так и для огромных войск
северных соседей. Его нельзя было взять даже с моря: высокие башни и стены
вырастали прямо из воды. Сам город теснился между двумя заливами, а мыс
выдавался далеко в море. Там всегда стояли боевые корабли Римской империи,
готовые прийти городу на помощь.
Город настолько прочно всажен между двумя заливами, что
кажется, будто вырастает из воды. Лишь с запада его связывает с остальным миром
узкая полоска суши. Здесь особенно прочные стены. Кажется, древние великаны
громоздили эти чудовищные каменные глыбы…
Но и со стороны моря видно сквозь чистейшую прозрачную воду
чудовищные глыбы, уходят на немыслимую глубину, будто их укладывали подводные
боги, ибо не в силах человеческих так точно и плотно укладывать плиты на
глубине, куда не всякая рыба рискнет опуститься. Внутри город окружен другой
стеной, первой. Такая же несокрушимая, только более древняя, когда-то окружала
город, но тот разросся, выплеснулся за стены. Там выросли дома не только
бедноты, но и богатых граждан. Были построены склады, сараи, потому городские
власти распорядились поставить другую стену, благодаря которой город и
выступает теперь прямо из моря…
Далекие предки ныне живущих херсонитов выстроили эту стену,
а последние поколения ничто не прибавили в городе. Разве что разрушали,
особенно когда прежних хозяев – греков сменили нынешние ромеи. Эти разрушили
прекрасные греческие храмы, мол, языческие, разбили молотами мраморные статуи и
пережгли на известь, опять же дабы не славили здесь языческих богов, а
мраморными плитами из дворцов прежних правителей и богатых людей устлали полы
своих домов.
Но и сейчас, во времена базилевса Василия, что запретил
городу чеканить свою монету и низвел до простого торгового города, Херсонес
оставался городом прекрасным и удивительным. Особенно для народов степей и
лесов, где только и видели, что кибитки на колесах либо просторные терема из
бревен.
Стена упирается в синее-синее небо, а толстая настолько, что
четверо воинов идут бок о бок, не задевая один другого. А сторожевые башни, где
могут накапливаться войска, идут так часто, что стена кажется лишь короткой
перемычкой между ними. Ворота в башнях из толстого мореного дуба, скреплены
широкими железными полосами. В каждой башне таких ворот двое: внешние и
внутренние. Первые от вторых отстоят далеко, можно впустить большой отряд,
опустить за ними ворота и, не открывая ворота в город, тщательно проверить,
выспросить, обыскать… И все это под прицелом укрытых лучников и копьеметателей,
когда доспехи не спасут. Ворота же, как внутренние, так и внешние, расшибать
бесполезно: за ними падают железные катаракты, усеянные острейшими как бритвы
шипами…
Ладьи под покровом ночи вошли в залив. Сотни ромейских кораблей
стояли со спущенными парусами. Нападения русов еще не ждали, а огромные
железные цепи, которыми перегораживали залив, лежали на дне.
– Остановить корабли, – велел Владимир. –
Ждать сигнала.
– Княже, тебе бы остаться с войском, – сказал
Войдан с неудовольствием. – Больно ты шумный.
– За вами нужен глаз да глаз, – отпарировал
Владимир. – Еще заснете либо сразу по херсонесским бабам…
