Стойгнев буркнул:
– Когда вернемся в Киев, сразу надо открыть все подвалы
с вином, выкатить бочки на улицы. И выставить богатое угощение. Кто крестится –
жри и пей от пуза.
– А крестить в день святого Боромира, – добавил
Тавр со странной насмешкой. – Повезло, наступают самые жаркие дни, вода в
Днепре прогрелась, как парное молоко.
Наступило долгое молчание. Тавр заметил, что никто из них не
смотрит друг на друга. Наконец задвигался Войдан, сказал с кривой усмешкой:
– Что ж, пришел конец прекрасной мечте?
– Ну почему уж так… – сказал Тавр неуверенно.
– А куда денете русских богов? Пока Христа принимали в
народе, то, ревнив он или не ревнив, ставили рядом с другими. А если примут по
всем правилам для всей Руси…
Стойгнев кашлянул:
– Не если, а когда. Князь уже решил.
– Базилевс, – поправил Кремень с неловким
смехом. – Император!
– Вот-вот, – согласился Войдан. – Я
насмотрелся на императоров в Царьграде. Им нужна абсолютная власть. А православная
церковь всегда пятки лизала любой власти, мол, любая власть от бога, за что
власть жаловала церкви земли, строила им храмы, давила их противников. Эти
священники сразу же кинутся повергать русских богов, жечь капища, убивать
волхвов! А народ тут же возьмется за топоры.
Тавр содрогнулся. Русичи сметут в гневе не только прибывших
священников, но и великого князя, которому отдали сердца и готовы отдать
головы.
– Войдан, – сказал он напряженным голосом, –
вся надежда только на войска. Сейчас все еще опьянены легкой победой и добычей
прямо-таки неслыханной. Наш народ беспечен, о завтрашнем дне голову сушить не
любит. Мол, у коня голова большая, пусть он и думает… Надо этим
воспользоваться. Перед крещением открыть все княжеские подвалы… я открою казну
и все злато и серебро отдам войску… А яхонты, жемчуг, драгоценные чаши и мечи с
рубинами раздадим старшей дружине. Все отдадим, с себя снимем!
Войдан кивнул:
– Авось купятся… Иначе…
Снова повисло тяжелое, как смертный грех, молчание. Тавр
крикнул с болью:
– Что затихли? Разве мы здесь не готовимся к прыжку на
Царьград? Вот он, Царьград, падает в наши ладони! Вокруг все страны по горло
увязли в христианстве! А с волками жить – по-волчьи выть! Иначе сомнут,
затопчут!
Никто не спорил, сидели, отводя друг от друга взгляды.
Посреди стола стояли нетронутыми чаши с вином. Войдан вздохнул:
– Будем и мы как все… Прощай, златое царство!
– Если на всей земле нет равенства, – сказал
Стойгнев угрюмо, – то непросто утвердить его в одной Руси.
«Они считают, – подумал он, – что перехитрили
меня, дав мне украсть для Руси веру Христа! Дурачье! Я видел их замысел. Но
какая это мелочь: выбрать веру для страны, если вместе с верой получают целый
мир – Анну!» Конечно, он предпочел бы ислам. Увы, нельзя, Анна будет опечалена,
что он может иметь по Корану четырех жен. Даже если он ни на одну женщину
больше не посмотрит. А он готов претерпеть любые муки, только бы не вызвать на
ее прекрасном личике даже тень выражения недовольства.
Богатырей бы окрестить! Народ их чтит, заступники земли
Русской… Им подражают в говоре, походке, одежке. Если бы эту славную тройку
побратимов – Добрыню, Жидовина и Алешу – узрели с крестами на их широких, как
двери, грудях, то многие бы крестились не думая…
Тавр сказал, пряча глаза:
– Княже… И не думай.
– Не станут?
– Это боярина Рынду хоть Иваном обзови, только село ему
дай или серебряную гривну на шею повесь. Сам крестится, семью окрестит, холопам
кресты на шею повесит! Тебе сейчас эти продажные души важнее…
Владимир долго сидел, вперив взор в чисто выскобленный пол.
Сказал глухо:
– Всех, кто служит на заставах богатырских, принять с
честью, поить и кормить, величать, петь им кощюны про их подвиги, осыпать
дарами… пока им самим тошно не станет… потом пусть внезапно явятся послы,
обязательно в растерзанной одежде и непременно прямо на пир, возопят в великом
страхе, что на границах Руси снова появились чужие богатыри-поединщики, силой
бахвалятся, русских витязей грозят по уши в землю вбить…
Тавр кивнул, пряча усмешку. Князь очень точно передразнил и
чужих поединщиков и в лицах показал, как меняются лица пирующих русских
богатырей, как вскакивают, опрокидывая столы, как с могучим ревом бегут к
коновязи, где впрок нажираются отборным зерном их богатырские кони.
Проэдр и высшие чиновники с трепетом ждали, что скажет
великий архонт Руси, который в крещении принял имя Василия, а теперь еще
именуется базилевсом. Тем самым он подчеркнуто ничем не уступает властелину
империи, тоже именуемому базилевсом Василием.
Владимир сказал торжественно:
– Идите и скажите… Копыта наших коней не переступят
границы империи! Отныне и навеки она в безопасности от моего меча.
Он услышал облегченный вздох, словно с плеч ромеев свалился
Колхидский хребет. Их лица прояснились. Проэдр переспросил с надеждой:
– Мы подпишем мирный договор?
– Хоть сейчас, – ответил Владимир, смеясь.
– На… на каких условиях? Что ты хочешь получить еще?
Он обнял Анну за хрупкие плечи:
– Вы еще не поняли… Я уже получил все. Зачем мне
империя? Вот моя империя.
Она вскинула сияющее лицо. Глаза сверкали как две звезды.
– Ты правда так считаешь?
– Дорогая… Империей больше, империей меньше… А ты –
единственная.
Глава 45
После заключительного грабежа Херсонеса, на посошок,
Владимир велел выступать обратно на Русь. На заранее сколоченные подводы с
укрепленными колесами сняли мраморные статуи, в том числе и знаменитую четверку
коней с возницей Аполлоном, бывшим славянином, а потом перебежавшим к ромеям в
теплые края, срывали цветные изразцы и вслед за статуями грузили на тяжелые
корабли, им плыть кружным путем в далекий Киев, вязали и уводили мастеров,
пора-де обучить своему дивному ремеслу северян, как-никак теперя родня.
Владимир с малой дружиной, воеводами и близкими боярами
поспешил впереди войска. Анну везли в коляске, но когда белые стены Херсонеса
скрылись, она велела подать себе коня. К удивлению и радости Владимира, в седле
держалась хорошо, конем управляла умело.
– На всякий случай, – объяснила она,
смущаясь. – Я не очень-то верила, что ты сумеешь меня взять… но так было
приятно играть в мечту! Я делала все так, будто в самом деле когда-нибудь
заберешь… И язык русский учила, и… всякое другое узнавала.
Конь понес ее красиво, явно гордясь такой всадницей.
Владимир некоторое время любовался, стоя на месте, наконец догнал в галопе. Но
и когда ехал рядом, ощутил, что начинает ныть шея, до того смотрел на нее
неотрывно, тоже гордясь и любуясь.
