Так что все враки про Пилатово озеро. Но урок: историю пишет
победитель. Никто не знает, как было на самом деле. Знают со слов победителя:
Иуда повесился на осине, с тех пор она вечно трепещет, Пилат же, как подобает
военному, заколол себя мечом, других небо поразило, растоптало, изничтожило,
растерло и наплевало на ихние могилы. Так что история учит: важно победить любой
ценой, а там он сам напишет историю для потомства. В его власти сотни и тысячи
покорных попов, грамотных и услужливых!
Он ударил рукоятью меча в медный щит. Гридень просунул
голову в щель, выслушал, исчез, вскоре вернулся со Степой-гамаюном.
– Кот Баюн ты, а не Гамаюн, – сказал Владимир
недовольно, видя сонные глаза певца. – Сколько в тебя сна влезает?
– Я ночью песню складывал…
– Знаю твои нынешние припевки! Плюнь, разотри и забудь.
И складывай быстренько настоящую песнь. За основу возьми ту, что мы пели, когда
шли на ляхов. Чтобы там обязательно были прежние слова: «Мы смело в бой пойдем
за Русь святую и как один прольем кровь молодую», вера Христа их тоже
перетолкует и присобачит себе.
Он подумал, добавил:
– Да и дальше слова хороши: «В нас кровь отцов-богатырей
и дело наше право, сумеем честь мы отстоять иль умереть со славой. Не плачьте
матери-отцы, терпите жены-дети, мы ради родины святой забудем все на свете».
Певец сказал изумленно:
– Так это же старая боевая песня полян! Говорят, ее еще
Кий сложил!
Владимир поморщился:
– Это не важно, Кий или сам Рус. Новые поколения будут
знать как твою. Только осторожненько всобачивай про молитвы, Христа… По
слову-другому.
– «Не плачь по нас, святая Русь, – сказал певец
задумчиво, – не надо слез, не надо…» Ага, можно продлить так: «Молись за
нас, святая Русь! Молитва – нам награда».
Владимир кивнул одобрительно, кинул ему полтину серебра:
– Вот-вот. Чтоб не требовали золотой посуды, как
нынешняя дружина. Помолились – и уже довольны.
Певец ушел, озадаченный и окрыленный разом, а Владимир
подумал хмуро, что человеку обязательно надо чувствовать себя лучше других.
Золотой посуды на всех не напасешься. У него теперь не дружина, а самое
огромное в Европе войско.
Олаф уже наелся, распустил пряжку на поясе, с удовольствием
смаковал греческое вино. Глаза блестели весельем.
– Хитер! Я помню, как во Фракии… Бывало, бредешь, ноги
волочатся где-то сзади по пыли, уже готов упасть и умереть, ничто на свете не
мило. А затянет запевала походную песнь, кто-то подпоет, и уже сил
прибавляется, и спина перестает горбиться!
Владимир счастливо засмеялся:
– Олаф! Весь мир – наше поле. А люди – трава, которую
можем растить хоть с сорняками, хоть без, а то и вовсе выполоть все к черту и
засеять чем-то новым!
По прибытии Владимира с молодой женой встречали волхвы в
городских воротах. Молодые девки с распущенными волосами плясали и пели,
осыпали новобрачных цветами. Когда они чересчур близко приближались к
Владимиру, коричневые глаза Анны становились зелеными от ревности.
Духовенство прибыло со вторым отрядом всего на три дня
позже. Их отвели в приготовленные им дома. Часть ромеев взяли в княжий терем,
по большей части это были молодые девки, что помогали одеваться принцессе, а
также ее ближние слуги, патрикии, послы.
Во дворце сразу зазвучали веселые голоса, смех. В комнатах и
переходах замелькали яркие, как крылья бабочек, платья. Окна и раньше всегда
были открыты, а по велению князя плотники теперь спешно расширили оконные
проемы по царьградской моде. Света стало больше, суровые палаты преобразились.
Где в торжественных покоях невольно приглушали речь, чтобы не потревожить души
предков, незримо витающие в палатах, теперь весело и раскованно звучала чужая
речь, рассыпчатая и звонкая.
Если раньше посуда звенела только на кухне, а оттуда еду на
блюдах подавали в трапезную, то с прибытием ромейских гостей ели и пили даже в
горницах, светлицах. Все христиане, но за столом не уступали язычникам, не
соблюдали постов и скоромных дней, заглядывались на молодых девок – такая вера,
по молчаливому наблюдению Тавра, на Руси приживется.
Весть о грядущем крещении достигла и капища. Несс
всполошился, явился с двумя волхвами. Владимир ощетинился, разговор предстоял
неприятный. Тавр, Борис и Войдан остались в палате, молчали, но сопели
сочувствующе, подбадривали князя взглядами.
– Народ не примет чужую веру! – закричал Несс
яростно еще с порога.
Владимир сумрачно смотрел на буйствующую перед ним фигуру
могучего старца. В палате сразу стало тесно от белых одежд, словно волхвов явилось
целое войско. Воздух накалился. Запахло не только потом, но и пролитием крови.
– Почему же, – сказал Владимир размеренно, изо
всех сил выказывая в голосе спокойствие и уверенность, – почему она чужая?
– Потому что это вера жидов!
Он старался держать лицо неподвижным, но каждое слово било в
лицо как острым камнем. Волхв возвращает ему каждое слово, брошенное им самим
совсем недавно.
– Вера не чужая, – возразил Владимир, живот
заболел от страшных усилий держать тело неподвижным, как и мышцы лица. –
Христос был нашего роду-племени! Когда-то наши пращуры завоевали много земель
на Востоке, в том числе и Палестину… Двадцать восемь лет правили теми странами,
потом вернулись в наши земли. Но многие остались, за двадцать восемь лет много
воды утекло. И не токмо детьми обзавелись, даже внуками! Да и постарели,
привыкли. За свое правление понастроили городов, в том числе и Назарет, потому
что на заре его закладывали… Там и сейчас еще не все наши сородичи жидовский
язык переняли…
Волхв потряс воздетыми к небу руками. Голос его сорвался до
исступленного визга.
– Откель ты взял, что Христос не иудей?
– А он сам сказал, – ответил Владимир строго,
чувствовал небольшое облегчение, ибо к этому разговору изготовился. – Что
есть главное в его вере? «Нет ни эллина, ни иудея!» Это мог сказать только
человек, которого иудеи притесняли за его неиудейство. Он добивался равенства,
ибо был лишен его!
А Борис, выдвинувшись справа, сказал громко:
– Волхвы знают, что Христос был из Галилеи. А жителей
Галилеи никогда не почитали за настоящих иудеев, ибо Галилея была заселена
одними скифами…
Владимир властно повел дланью:
– Вы свободны, святые отцы.
Из боковых дверей выдвинулись дружинники. Каждый поперек
себя шире, для боя не больно хороши, зато вынесут всякого. Сами в железе, глаза
недобро блестят сквозь узкие прорези железных личин. Таких хоть бей, хоть плюй
в железные короба, себе дороже. Волхвы попятились, подхватили Несса под руки.
Когда за ними захлопнулась дверь, Владимир вздохнул с
облегчением:
