– Ну-ну, – сказал Владимир в еще большем
неудобстве. – Спасибо… Но все-таки я воздам всем, кто был со мной.
Когда-то мы будем делить огромный пирог, именуемый Русью!.. Звенько, ты знаешь
Новгород и его людей. Присматривай еще изгоев, недовольных своими хозяевами. Я
назначаю тебя своим старшим дружинником. Подбирай людей, коими будешь
распоряжаться.
– Княже! Я ж даже мечом не владею, как воин!
– Мне нужен верный человек. А воинов на Руси и так хоть
пруд пруди.
Глаза Звенько из умоляющих стали серьезными. Юному князю в
самом деле в этом городе опереться не на кого. Если подумать, то ему еще
тяжелее!
– Есть такие люди, – сказал он, подумав. –
Если возьмешь под свою руку, у тебя не будет более верных псов!..
Когда Добрыня, взяв с собой всю дружину, отбыл на границу
Новгородщины, что-то зашевелилась ижора, Владимир вовсе повел себя непривычно.
Звенько не понял, почему Владимир, воздержанный в еде и питье, начал задавать в
своей единственной комнате, а затем и во всем тереме пиры. А при доброй погоде
столы выносили во двор, из подвалов выкатывались бочки с вином, доставленные из
заморских стран и накопленные посадником для собственных нужд, выносили
окорока, а на кухнях челядь сбивалась с ног.
Радушный и довольный, он угощал лучших бояр, тысяцких,
купцов, старшин торговых рядов. Пригласил и старейшин иудейской общины, а также
знатных свеев, что ехали через Русь в южные страны. Вино лилось рекой, ели за
троих. Здесь он был не князем, а у равных: уважительно выслушивал старших,
лучшие блюда предлагал гостям, гридням велел сперва услуживать степенным
боярам, а потом уже ему, молодому. Это льстило старикам, о молодом князе быстро
пошла слава как о молодом да разумном, что чтит старших и слушает их советов.
Он приблизил к себе Тавра, молодого сына боярского, худого
телом, сутулого, непригодного для жаркой схватки, но разумного и
наблюдательного. В его серых глазах светился ум, словно всю силу, не
доставшуюся телу, боги вложили ему в голову.
Они разговаривали всего трижды, но оба остались довольны,
словно бы скрещивали мечи в невидимом поединке, когда оба сумели показать свое
великое умение, незримое для других. Тавр льнул к юному князю, и Владимир скоро
убедился, что никакого расчета у того нет. Он князь только по названию,
тряпи??н??я кукла на столе новгородском, его слово ничего не значит, взять или выпросить
у него нечего…
– Ты тоже пей, – велел Владимир однажды, когда они
остались одни. – Что глазами лупаешь? Пей, да ума не пропивай. Пей да
слушай. Что у трезвого на уме, у пьяного – на языке. Здесь мне любой может
резать правду-матку, хоть вроде бы спьяну, хоть нарочито. Это не пиры, понял?
– А… что?
– Пир – это для дураков. А мы с тобой и на пиру – на
поле бранном. Это не пир, а военный совет. Я всех слушаю, и ты слушай. Здесь не
только языки развязываются, но и рыла их свинячьи по-другому смотрятся. Ты
заметил, что здесь спорят без опаски, свои резоны ставят поперек, дерзят? Я не
случайно прихожу сюда в простой рубахе!.. Здесь я не князь, а такой же витязь,
который с ними на равных обсуждает, как жить дальше.
Тавр кивнул, глаза его странно блеснули. Знал ли юный князь
новгородский, что такие же пиры задавал римский Цезарь, где называл себя первым
среди равных, а потом и Артур британский, что даже стол велел соорудить
круглым, чтобы все рыцари, допущенные на пир, чувствовали себя равными с
королем? И тот и другой остро нуждались в поддержке, ибо Цезарь захватил власть
хитростью и силой, став величайшим императором, как и король Артур, которому
пришлось брать трон мечом, а затем отстаивать всю жизнь. Правда, оба пали от
острых ножей убийц, но пожить и оставить след в песнях успели…
– Спасибо, княже, – сказал он, скаля зубы. В его
серых глазах было уважение. – Теперь я понимаю, зачем был выструган
Круглый стол на самом деле…
– Какой стол?
– Как-нибудь расскажу, – пообещал Тавр. –
Если у нас будет свободное время.
– Свободное, – засмеялся Владимир, но горечи в его
словах не было, – разве что в могиле… Да и зачем свободное время, если мы
не дураки и не лодыри?
Он огляделся по сторонам. Они были только вдвоем в горнице,
гридни унесли столы вниз. Тавр чувствовал напряжение, князь был словно стянут
тугими веревками.
– Ладно, – сказал Владимир вдруг. – Чего
ходить вокруг да около… Я давно приметил тебя, сын боярский. Не прост, хотя
простецким рядишься. Пьешь мало, но пьяным прикидываешься… Больше слушаешь, чем
говоришь. Понравиться умеешь, влезть в душу могешь… Даже ворога окрутишь, тот и
не опомнится.
Тавр стоял, побледнев. Владимир с усмешкой рассматривал его.
У Тавра появилось ощущение, что князь, хоть много моложе, видит его насквозь,
как видел в свое время дед, бывший волхвом.
– Ну… – только и сказал он в растерянности.
– Вот что, Тавр, – сказал Владимир медленно, давая
словам падать как удары молота на наковальню, – согласен служить мне?
– Я и так служу тебе, княже!
Владимир отмахнулся:
– Тавр, теперь понимай меня с полуслова, как умеешь
понимать других. Если говорю: служить мне, то именно мне. Остальные и знать не
должны о твоей особой службе. Понятно?
Тавр стоял молча. Предложение Владимира было опасным. Сам
князь едва держится на столе новгородцев, просто непонятно, как сумел его
заполучить, может и свалиться в любой день. А с ним полетит и его голова.
Владимир кивнул понимающе:
– Подумай. Не спеши. Если не хочешь, то забудем
разговор. Живи спокойно. И я забуду.
Тавр поднял голову, их глаза встретились и сомкнулись.
Несколько мгновений смотрели друг на друга.
– Принимаю, – ответил Тавр наконец. – А что
мне терять? Я ведь не живу… а смотрю, как живут. Да и чую в тебе силу. И ты не
прост, каким стараешься казаться. Я буду служить тебе… хотя тем самым сую
голову в петлю.
– Будем висеть вместе… боярин!
Да, он пожаловал Тавра званием боярина. Как Святослав,
назначая Добрыню посадником новгородским, дал боярство за долгую честную
службу. Не всякий сын боярский становился боярином, как не все даже в старшей
дружине были боярами. И Тавр, хоть слово Владимира пока что мало весило, был
польщен.
Когда Добрыня вернулся, Владимир напросился в новый объезд
по своим владениям. И снова Добрыня понял по-своему: уже перепробовал все вина,
всех молодых челядниц познал, тянет на новенькое. Тут сам еле сдерживаешься,
чтобы не грести под себя всех встречных девок: мужская плоть требует насыщения,
но и дел невпроворот. Сейчас потеряешь день, завтра окажется потерянным год. А
кто теряет год, тот теряет жизнь.
«Сейчас потеряю час, – думал Владимир, глядя в спину
Добрыни, – завтра потеряю день». А что такое день в короткой жизни? Вон
Добрыня, богатырь и умом быстр, терял дни, потому в свои тридцать лет, а это
уже почти старость, все так же на побегушках у великого князя!..
