– Кава, – объяснил волхв терпеливо. – Выпей,
сразу станет легче.
Владимир отрицательно качнул головой:
– Хмельная? Это для слабых духом, отче.
– Не хмель, – ответил волхв, не обидевшись. –
Мы, волхвы, сразу начали присматриваться к тебе. Знаем и то, что ты и в Киеве
склонность к ведовству имел, старых людей об истине спрашивал. Хмельную бы тебе
не предложили! Это вроде нашенской силы-травы, что росла в здешних лесах, а
потом вся вывелась. А в чужих краях трава стала кустами… а то и деревьями.
Говорят, ее первыми нашли козы. Когда возвращались с пастбища, то срывали на
ходу листья с кавы-дерева, жевали, начинали подпрыгивать, веселиться. Пастухи
попробовали, им тоже стало легче таскать ноги… А много позже додумались срывать
зерна, обжаривать и толочь, а потом заваривать вместо травяного настоя.
– Кава, – повторил Владимир. Он покачал
головой. – Чудите, волхвы… Если там козы умнее пастухов, то разве вы,
волхвы, можете чему-то у них научиться?
– Княже, нет народов настолько диких, чтобы даже самые
мудрые не могли у них чему-то научиться.
– Гм… Сам узнал или в мудрых книгах вычитал? А я вот
все на своих боках. Почему человек так устроен, что учится только на своих
ошибках?
– Не всегда. Иной раз даже у козы.
Владимир осторожно отхлебнул глоток. Кава была горячей, но
горечь смягчалась добавленным медом. Странно, в этой горечи было что-то
отвратительно-притягательное.
– Горько…
– Горьким лечат, сладким калечат.
Он допил, прислушался к ощущениям. Сердце начало стучать
сильнее, кровь горячим потоком пошла по измученному телу. В голове прояснилось.
– Ну как? – спросил волхв.
– Дикие племена, говоришь? Да, стыдно брать чужие вещи,
чужие табуны, чужие земли… хотя берем, заветы богов рушим… Но не стыдно брать
чужую мысль, ибо огонь не гаснет, если от него зажигаются другие!
Волхв переспросил осторожно:
– Ты о чем, княже?
– Помогает твоя настойка, благослови ее боги!.. И не
так уж дик тот народ, если на нашей земле сила-трава вовсе захирела, а на той –
боги позволили вымахать ей до куста. А если не врешь, то и с дерево! Чем-то они
лучше нас. Готовь эту настойку, нет, отвар, каждый вечер…
Волхв сказал предостерегающе:
– Когда сила играет, сна не жди! А утром будешь как
мокрая курица.
– Да? Жаль… Я думал, сила из травы берется, а она меня
самого, как дрова в печи, сжигает? Ладно, жизнь все одно коротка. Готовь утром,
днем и вечером. Или научи моего отрока.
Волхв покачал головой:
– Зерна дорогие. За морем телушка – полушка, да куна –
перевоз. Ромейские купцы продают, плату берут куницами да чернобурками!
– Может, в самом деле такие дорогие?
– Наши калики ходят за моря, знают те края как свои
пять пальцев. Эти зерна растут на деревьях, никому не потребные… Рви кто хошь и
сколько хошь.
Владимир встал, с наслаждением потянулся. Суставы сладко
затрещали. Сердце стучало мощно, голова прояснилась.
– Дивны дела богов… Как будто не скакал всю ночь, не
сидел днем за грамотами да картами! Своих купцов туда послать, что ли? Да
новгородцы и в преисподнюю сыщут дорогу, ежели за гривну им пообещают две! А за
три и в вирий взберутся… Тебя как кличут?
– Борисом. Я в бору родился, когда дула бора, наш
северный ветер. Потому и назвали. Я тебе сам буду готовить каву. Что
понадобится в деле… помимо ратного, только кликни!
Так Владимир обрел еще одного человека. Не слепо верного и
преданного пса, как Звенько, не примкнувшего из дальнего расчета, как Тавр, а
помогающего по каким-то тайным мотивам. Но дареному коню в зубы не смотрят. Тем
более когда в конюшне пусто.
Глава 14
Новгород платил Киеву нелегкую дань, давал крепких молодых
парней в княжескую дружину, отправлял отряды плотников, каменщиков, дикарщиков.
Все это растворялось безвозвратно, но Владимир лишь стискивал зубы. Русь надо
крепить общими усилиями. А что все силы в одной руке, так велено великим князем
Святославом. Выживают лишь те, кто все по зову князя идут на врага, копают или
строят, стоят заодно.
Дабы укрепить связи с новгородским боярством, он взял в жены
дочь богатейшего Третьяка. Девка была смирная, робкая, он поселил ее в доме за
две улицы от княжьего терема, дал челядь, велел блюсти верность и вскоре забыл.
Затем взял второй женой роскошную красавицу, дочь старейшины Ляшского квартала,
тем самым обеспечив себе поддержку ляхов и жителей окрестных улиц. К этой
иногда заходил, благо лишь перейти в другой конец терема. Потом взял третью, ее
тоже поселил в тереме, хоть и не на своей половине.
Он чувствовал свою растущую мощь, но тревожное предчувствие
не покидало. И вот однажды утреннюю рань Новгорода взорвал бешеный конский
топот.
По улице, распугивая прохожих, летел на взмыленном коне
всадник. Конь шатался, всадник был серым от пыли и усталости. Струйки пота
проложили дорожки по грязному лицу.
На полном скаку ворвался во двор княжеского терема,
соскочил, упал на колени. Двое гридней подхватили под руки. Он с усилием
поднялся, голос был едва слышным:
– К князю… важная весть…
На крыльце появился рослый молодой мужик в расстегнутой
рубахе поверх кольчуги. Он ковырялся в зубах, смотрел с неудовольствием. День
начался хорошо, а тут явно неприятности. Сказал сумрачно:
– Князь занят. Говори, я Звенько, княжий дружинник.
Передам, коли что важное.
– Узнаете после князя, – сказал гонец пересохшим
ртом. – Но не прежде!
Он с усилием пошел на крыльцо, отпихнул дружинника с дороги.
Тот переменился в лице, кивнул гридням. Те взялись за топоры, пошли следом.
Владимир был в горнице. На столе и на лавках лежали карты.
Отрок прилежно расстилал их, придавливал по краям тяжелыми ножами с золотыми
ручками. Владимир оглянулся на топот, гонец вошел в сопровождении вооруженной
стражи.
Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Владимир махнул
рукой:
– Все свободны. Я буду с ним говорить один.
Звенько, войдя следом, проронил с некоторым беспокойством:
– Княже, снять бы с него оружие.
– Я тоже не гол, – коротко сказал Владимир.
Звенько с деланым безразличием пожал плечами, дал стражам
знак отступить. Владимир увидел в этом невысказанную похвалу его воинскому
умению. Другого князя Звенько не оставил бы наедине с рослым и быстрым с виду
человеком в запыленной одежде.
Гонец притворил за ними дверь. Владимир поманил пальцем,
провел в маленькую глухую комнатку, без окон. Сам зажег светильник, кивнул:
