Сердце Владимира едва не выскочило.
– Я… я буду послушным учеником!
– Верю. Потому и говорю тебе, а не другим. У нас
считают, что если прицепил к поясу меч, а в другой руке у тебя щит, то уже и
воин! Я таких дюжину сомну. Дурачье тупое и ленивое. Оружием владеть надобно. И
дурак тот, кто скажет, что уже освоил бранное умение. Предела учебе нет.
Выстругай сперва деревянный меч, вместо щита найди крышку от кадки. К железу
перейдем много погодя…
Меч у Владимира уже был, из толстой березы, тяжелый, с
острым краем. Бегом принес старому дружиннику, тот оглядел придирчиво, суровое
лицо потеплело. Мальчишка уже не щадит себя! Мог бы выбрать прутик полегче. А с
этим рука скоро устанет… Что ж, трудно в учении, легче в битве.
Он только успел показать Владимиру стойку воина, как хлопнула
дверь. На крыльце появился тот самый гигант. Он окинул мальчишку внимательным
взором, в котором тому почудилось пренебрежение, затем Сувора:
– Учишь? Хорошо. Как он?
– Старается, – ответил Сувор коротко.
Богатырь внимательно изучал мальчишку:
– Владимир? Что ж, я слышал, на заброшенном поле
вырастают самые прочные стебли.
Владимир прошептал с мольбой:
– Я могу работать от зари до зари!
Богатырь сказал неспешным раскатистым голосом:
– Будем учить вместе. Это, как я понимаю, мой
племянник.
Сувор кивнул:
– Ты Добрыня? Богатырь с застав пограничных?
– Просто с дальних, – бросил исполин.
– Вся Киевская Русь наслышана о тебе!
– Киевская? Другой Руси уже нет… пала под чужими
мечами. Просто Русь… Так этот малец старается?
– Добрыня, из него вырастет хороший воин.
– Да, он крепок в кости. – Цепкие глаза Добрыни
пробежали по тонкой фигурке мальчика. – А мясо нарастет.
– Что кости, – возразил Сувор. – Ты бы видел,
как он занимается! Когда что с конем: заболеет или захромает, то кличут его!
Где что лежит, спрашивают, у него память как у заморского слона, кому весть
передать – мигом слетает и нигде не задержится. Его хотели услать в село к
матери, сама княгиня возжелала, но вдруг узрели, что малец уже незаменим!..
В глазах мальчишки внезапно защипало. Губы дрожали, будто их
трясли. Его никогда не хвалили, а сейчас сразу двое! Да еще кто! Сувор, который
бывал и под Царьградом, служил в Риме, воевал в Болгарии, ходил в Испанию, и
легендарный Добрыня, чьи воинские подвиги на дальних пределах Руси заставляют
дрожмя дрожать врагов! И о котором такое рассказывают кощунники, что душа
замирает от сладкого трепета…
А он, всеми прогоняемый запечник и золушник, оказывается,
племяш этого героя-исполина! Который силен и с мечом, и в застолье, и в красной
лжи, кого князья посылают в чужие страны!
Он стоял растерянный, жалко шмыгал носом. Глаза наполнились
слезами. Он чувствовал, как на плечо опустилась огромная ладонь. От нее шло
непривычное родительское тепло. Густой голос, привыкший повелевать
дружинниками, проревел с высоты:
– Крепись. Теперь я буду чаще бывать в стольном граде
Киеве… И тоже пригляну за тобой, малец. При случае, конечно. От меня еще
наплачешься!
На заднем дворе в каморке доживал век странный старик по
имени Горюн. Он был в молодости воином, так говорили, спас при таинственных
обстоятельствах жизнь самому князю Олегу, потом долго был волхвом, но ушел и
оттуда, занялся складыванием кощун. Его слушали охотно, он знал великое
множество историй, как героических, волшебных, бытовых, так и про зверей, рыб и
птиц.
Когда Владимир прибежал на другой день, Горюн оглядел его
сочувствующе:
– Опять били? Что за радость бить ребенка? Даже для
бабы это бесчестно… Очень больно?
– До свадьбы заживет, – ответил Владимир, как
отвечали взрослые в таких случаях.
– Гм… Трудно тебе тут прижиться. Пожалуй, тебе надо
сразу готовить себя в волхвы.
У Владимира загорелись глаза. Даже боль в избитом теле
забыла про свои острые зубы, прислушалась.
– Я бы хотел… Но меня возьмут?
– Ты смышленый. У тебя цепкая память, я все примечаю. Ты
трудолюбив, как муравей, для волхва это необходимо. И ты любишь учиться, от
чего отворачиваются другие.
– Люблю! – сказал Владимир горячо. Он сел рядом,
взял старика за руку, подлащиваясь, попросил: – Расскажи еще про Авариса,
который ничего не ел, пока стрелу не обнес по всему белому свету!.. Или про
Таргитая, нашего первого царя!..
Старый волхв усмехнулся, положил на голову мальчика худую
ладонь, настолько высохшую, что казалась бы прозрачной, если бы ее не
обтягивала потемневшая за годы дряблая кожа.
– Дите… Не был Таргитай первым царем, как не был и
Аварис самым первым из наших героев… Память волхвов хранит дела времен столь
дальних, столь далеких… И о временах диких и страшных… Вот была в старину такая
прожорливая баба, что однажды в припадке голода съела и своих детей. Но не
устыдилась, а только вошла во вкус, начала пожирать у соседей свиней, коз, а
потом уже и коров. Наконец накинулась и на людей. У мужиков рука на нее не
поднималась: все-таки баба! Да еще красивая, а красивым все можно, им все прощается,
ибо красота дана от богов, они так отмечают себе равных… Так она поела всех в
родном селе, затем пошла по другим, оставляя после себя пустые дома и сараи,
конюшни и свинарни. Тут уж сам Перун не выдержал: закрыл глаза и метнул в нее
молнию. Убил, а труп бросил в море. Так она и там, тварь ненасытная, от голода
пробудилась, стала пожирать каждый утонувший корабль!.. А потом вовсе озверела,
стала нападать и на целые корабли…
– А почему ее зовут Харибдой? – спросил Владимир,
едва дыша от страха.
– Ее настоящее имя забыли, потому что она такую харю
разъела, что не во всякую дверь пролезала, тогда ее и стали звать Харибдой. А
убил ее не то Прометей, не то кто-то другой, уже не помню… Прометей – это такой
велет, что не страшился даже богов. Он был огромен и силен, а главное – мог
предвидеть, что будет в грядущем. Потому его и звали Прометеем, ибо он мог
прометикувать
[1]
. Зевс, верховный бог богов, был в страхе, ибо
ему однажды предрекли, что у одной богини родится сын, который будет намного
сильнее отца. Но только Прометей знал эту богиню. Зевс же обычно не пропускал
ни одной мало-мальски красивой богини, велетши или простолюдинки. Потому и
страшился, что свергнут его…
– И Прометей сказал?
– Да, пожалел Зевса. И богиню Фетиду отдали за Палия,
был такой князь чуть южнее наших земель. От того брака родился великий герой
Скилл. Он еще водил тавро-скифских витязей на помощь ахейцам в их войне с
троянцами… Правда, с годами имя меняется, а то и вовсе забывается. Наш
неуязвимый Скилл у ахейцев, а затем эллинов стал Ахиллом, у ясов – он Сослан,
Сосруко, Сасрыква, а то и вовсе Батарадз, у иранцев – Исфандияр, у германцев –
Зигфрид… Скилл был неуязвим для других, потому что наши предки раньше других
начали делать доспехи из железа, а их враги еще бились в медных латах, даже
наконечники копий были медные… Конечно, таким оружием не пробить железные
доспехи. Даже не железные, а харалужные, булатные! Разве что попасть стрелой
точно в щелочку между пластинами… Ахейцы придумали оставить эту щель на пятке,
ясы – на коленях, Зигфриду на спину прилип кленовый листок, потому то место
было уязвимо… А его отец, Палий, жил в такой глубокой давнине, что от него
остались только Палилии – праздник в самой середине весны, когда пастухи
прыгают через костры… Да еще развалины палат Палатия…
