Может быть, потому даже и решились помочь? Нет, это его
занесло. Эти люди знают только выгоду, им не до прекрасных чувств. Не случайно
раввин упомянул, что Киев богатый город. Постараются выжать за великокняжеский
стол все, что возможно. Понимают, что готов платить самую высокую цену!
Он поставил на багровые угли жестяную кружку с водой. Пусть
Звенько подремлет, каву умеет готовить и сам. Пристрастился к этому черному
пойлу хуже пьяницы. Но в отличие от хмеля голова не дуреет, а наоборот –
прочищается. Сон же вовсе гонит прочь…
Звонко щелкали о бревна стены тяжелые, как камни, жуки. Один
залетел через окно, грохнулся на середину стола, как подстреленный гусь.
Скребся, шуршал, скрипел жесткими крыльями, барахтался на спине, сердито дрыгая
всеми лапами. Когда копнул одним пальцем под толстый зад, перевернул, тот
небрежно отряхнулся, фыркнул презрительно, мол, мог бы помочь сразу, дубина,
откуда такой взялся, а еще князем пригласили, приподнял жесткие крылья, из-под
них выбрызнули нежнейшие прозрачные крылья, явно краденые – не могут у такого
толстого и грубого жука быть крылышки из чего-то нежнейшего, словно сотканного из
лунного света!
Костер, едва тлеющий, вдруг замигал багровыми глазами, сухо
и звонко щелкнул перекаленным камешком, внезапно швырнул в его сторону горсть
угольков, сам по себе выпустил оранжевые огоньки, лизнул близкую щепочку,
запылал крохотным костром.
– Знамение, – сказал Владимир вслух, он ощутил
холодок на спине, вдруг да впрямь знамение. – А любое знамение, любая
примета бывает только к работе!
Он жадно вдохнул ароматный запах, но переборол себя и
отставил кружку с кавой. Нет, надо заставить себя заснуть. Завтра будет
победный день, но торговля за каждый процент будет жестокой. Надо голову иметь
свежей. Потом, когда он возьмет Киев, можно от щедрот своих подбросить им пару
каких-либо льгот. Хоть и сами хорошо на нем заработают, но и ему помогли. А каких
льгот, придумает позже…
Он долго лежал, прислушиваясь к ночным звукам. Небо начало
сереть, когда сердце начало успокаиваться, а дыхание пошло глубже. Руки и ноги
наконец отяжелели, по ним разлилось тепло. Он ощутил, как наконец-то
проваливается в сон…
В сенях раздались крики, лязг оружия. Владимир вскочил, рука
мгновенно метнулась к мечу. Тот чернел у изголовья в ножнах, но с таким
наклоном, чтобы выхватить одним движением.
Дверь с грохотом распахнулась. В комнату ввалился живой ком
из тел, из середины раздался задыхающийся голос Звенька:
– Беги, княже!.. От Ярополка… убивцы…
Перепрыгнув через борющихся, в комнату ворвались двое: в
панцирных доспехах поверх кольчуг, с мечами наголо и нелепыми в ночной резне
щитами.
Владимир швырнул им в лица меч, сорвал со стены клевец,
ударил как можно быстрее, понимая, что второго раза не будет, отпрыгнул и
повернулся ко второму. Сбоку он слышал хлюпающие звуки, потом послышалось
падение грузного тела.
Оставшийся воин с опаской косился на клевец, смертельно
опасный даже для доспеха, но все же надвигался на голого до пояса и босого
князя. Владимир страшно закричал, пугая противника, затрясся, делая вид, что
превращается в берсерка, пустил пену изо рта, начал теснить, обрушивая яростные
удары, но тут ворвались еще пятеро и, толкаясь и мешая друг другу, бросились на
Владимира с мечами и дротиками.
Он похолодел – это была смерть. За спинами нападавших
загремело, там поднялся огромный, как медведь, Звенько, оставив на полу
раздавленных и стонущих, оторвал от себя последнего, ударил об пол:
– В окно… В окно, княже!
Владимир отступал, пока не уперся спиной в глухую стену.
Где-то дверца во внутренние покои, он уже дрался обеими руками, мечом и
клевцом, руки гудели от усилий, каждый удар отражался в костях болью. Наконец
голая пятка ощутила гладкое. С силой ударил ногой, споткнулся и упал навзничь,
ввалившись в совсем темное помещение.
Над головой пролетели два дротика. Невидимая стена сзади
отозвалась глухим ударом. На голову посыпалась труха.
Он извернулся, как кошка, и встал на ноги, но тут в дверной
проем влетел огромный человек. Владимир в последний миг повернул меч, тот задел
Звенько по плечу плашмя… А дружинник захлопнул дверь и мгновенно подпер ее
колом, которым дрался. С той стороны навалились, закричали в несколько голосов,
начали бить тяжелым.
В слабом лунном свете, что падал в окошко, Звенько выглядел
чудовищем. От рубашки остались клочья, волосы слиплись от крови и стояли дыбом,
как у лесного зверя. Темные струйки стекали по лицу, темнели на груди, на
лохмотьях. Дышал он часто, с хрипами, словно копья пробили ему легкие. Глаза
вылезали из орбит. Вид у него был отчаянный, полный стыда и злости.
– Возьми меч и щит, – велел Владимир сдавленно. Он
откинул крышку сундука. – Вот этот принадлежал воинам Гостомысла… А то и
ему самому!
Сам он, не выпуская оружия, осторожно выглянул в окно. Двор
внизу был залит багровым светом факелов. Чужие дружинники бегали с обнаженными
мечами, нещадно рубили не только тех, кто оказывал сопротивление, но и просто
неосторожно выскакивающих во двор.
Горечь от поражения была такой едкой, что хотелось открыть
дверь и прыгнуть на обнаженные мечи. Всего час назад в мечтах уже казнил и
миловал по всей Руси!
– Как… – хрипел Звенько, – как… они?..
В огромной груди булькало сильнее. Изо рта бежали струйки алой
крови. Даже в слабом свете светильников кровь казалась слишком светлой.
– Захватили как сонных кур!
Выходит, Ярополк вовсе не посылал огромное войско. Понимая,
что сын рабыни еще не успел в Новгороде укрепиться, стать до конца своим, он
отправил малую дружину из бывших воинов Святослава. Те взбирались на стены
Семендера, прыгали со скал в Болгарии, врывались в горящие дома Севильи. Они
сумели без шума проникнуть в терем. А без князя Новгород противиться воле
Ярополка не будет.
– Все потеряно… – выдавил он с отчаянием.
Залитый кровью Звенько, даже по ногам бежит и оставляет за
ним лужи, прохрипел, булькая, выплевывая кровавые пузыри:
– Я тоже однажды так думал… Но в последний миг явился
ты!
– К нам никто не явится.
– А мы сами? По малой лестнице не спуститься?
– Уже нет. Они рассыпались по всему двору.
Дверь трещала, одна из досок проломилась, там мелькнуло
перекошенное лицо. При всей горечи в душе руки воина делали свое: он схватил
дротик, их в углу целый пучок. Острие ударило точно в пролом. Там послышался
крик, в дверь колотить перестали, затем после воплей боли и ярости стали бить
еще мощнее и жестче.
Владимир, подталкиваемый верным гриднем, вылез в окно, завис
на руках. Когда ноги уперлись в карниз, он медленно двинулся вдоль стены,
молясь богам, чтобы снизу не догадались взглянуть наверх, с этой стороны терем
– глухой, без окон. Щекой он терся о шероховатую поверхность бревен, слышал
горький запах смолы. Какая лакомая цель для лучников! Еле двигается, почти
голый. Мощно пущенная стрела может приколоть его к стене, как жука.
