По дороге от моря заблудился, попал в тупик между скалами.
Измученный, он хотел опуститься на камни, и будь что будет, лучше умереть
здесь, как вдруг в вое северного ветра услышал далекий зов боевой трубы. Скорее
всего, это звучал охотничий рог, но ему упрямо чудился призыв медной трубы. Со
стоном он поднялся, ухватился за край выступа, подтянулся, встал ногами, снова
нащупал едва заметные выступы, пополз, как ящерица, наверх. Измученное тело
одеревенело, но пока звучала труба, он чувствовал, как в его теле живут
небесные силы, посланные богами, и эти силы не дают ему распустить слюни как
простому смертному.
Когда голова наконец поднялась над краем, он увидел далеко
внизу замкнутую отвесными стенами долину. Два десятка крохотных домиков из
серых глыб, а также дом конунга, похожий на отесанную со всех сторон гору,
мрачный и угрюмый, обнесенный высоким забором. У каждого свиона дом – маленькая
крепость, никто не защищен от кровной мести, что обрушится на тебя
нежданно-негаданно: кто-то где-то из твоей родни убил кого-то из его родни,
теперь придут и убьют тебя и твою семью, но на кресло конунга посматривают еще
и мятежные ярлы, а всякий ярл становится мятежником, когда видит так близко
богатство и власть!
Божественная сила покинула тело, он ощутил себя опустошенной
оболочкой. Но теперь и без тропинки видел, куда спускаться, а ледяной ветер
остался грызть камни наверху. От домов его заметили, в его сторону побежали
ребятишки. Вышли мужчины – все рослые, крепкие в кости, иным в этом краю не
выжить, но одетые бедно. Так не одевались на Руси даже обельные холопы и рабы.
– Я с миром, – объявил Владимир хриплым
голосом. – Я гость Эгиля Тригвасона!
Его рассматривали без враждебности, но холодно и неприветливо.
Никто не двигался, стояли как прибрежные скалы, провожали взглядами светлых,
как вода у берега, или с недоброй голубизной глаз.
Владимира встретили в сенях стражи, не удивились, и он
вспомнил горластых ромеев, что тут же наполнили бы весь двор восклицаниями,
расспросами, теребили бы, предлагали меняться одеждой, оружием, обувью,
спрашивали бы, как плыл, что видел, какие новые песни слышал…
Кто-то пошел искать конунга, а ему велели ждать в большом
зале. Он опустился на лавку у стены, с наслаждением вытянул гудящие ноги.
Сладкая усталость охватила все тело. В двери с двух сторон входили крепкие
белокурые молодцы, играли могучими мускулами, врывались крупные лохматые псы.
Рычали враждебно, но Владимир не двигался, и псы о нем быстро забывали. Но не
люди.
Появлялись молодые женщины, жены или дочери конунга,
откровенно глазели на гостя. Весть про сбежавшего князька из Хольмграда, везде
распри, распространяется быстро. Владимир видел, как иные здоровяки с голодными
глазами уже хищно потирают руки, любовно хлопают по рукоятям боевых топоров.
За помощью прибыл, ха-ха! Будет кровавая сеча, будет много
злата, серебра, драгоценных камней. Конунг потребует и дани с русских городов,
а этому князьку ничего не останется делать, как покорно склонять голову. Раз уж
уцелел от меча брата своего, то все отдаст, только бы сесть обратно на свой
стол, пытать и казнить соперников…
Вечером был пир в доме конунга. Владимир терпеливо выдержал
все, пиры для него не в новинку, пил и ел, осушал кубки за конунга и знатных гостей,
улыбался, терпеливо ждал конца.
После пира его провели в верхнюю комнату. Стены были из
толстых глыб, воздух был сырой, хотя в открытом очаге полыхал жаркий огонь.
Вдоль стены горели светильники, однако даже они не могли наполнить комнату
запахом масла и благовоний. Маленькие узкие окна были забраны толстыми
решетками, узкие струи холодного и влажного воздуха моря изгоняли все запахи
жизни.
Владимир окинул быстрым взглядом мечи, алебарды, щиты на
стенах. Все знакомо, только и разницы, что в теремах это все висит на стенах из
толстых бревен, а здесь на стенах из массивных камней.
Конунг Эгиль Тригвасон вошел в сопровождении двух стражей.
Они остались по обе стороны двери. Конунг кивнул на стол с двумя лавками:
– Садись. У тебя был трудный путь.
– Да, легче вскарабкаться к гнезду орла, –
согласился Владимир.
Блаженное тепло прокатилось по ногам, лавка показалась мягче
ромейских кресел. Тригвасон сел напротив, его серые глаза внимательно
рассматривали молодого хольмградского князя. Владимир чувствовал за этими
глазами холодный и беспощадный мозг, что уже рассчитывает, прикидывает,
оценивает, собирается выдрать из загнанного в угол беглеца деньги, душу и
печень. А сам предаст так же легко, как и заключит договор. Это не печенег, тот
даже не представляет, как можно нарушить слово.
По знаку конунга перед гостем поставили блюдо с едой, затем
внесли наполненные до краев кубки. Владимир по запаху уловил хмельной мед.
Тригвасон подчеркивал, что принимает его как знатного гостя, согласно его
обычаям, хотя мог бы наполнить кубки вином или даже свейским пивом.
– С чем прибыл, князь?
– Великий князь Святослав погиб, – сообщил
Владимир. – Остались мы трое, его дети. Ярополк уже убил брата своего
Олега, теперь хочет убить меня. У меня есть новгородское войско. Оно на моей
стороне. Но за Ярополком стоят печенежские войска, с ним дружинники Святослава.
Я пришел за помощью. Если с вами я разобью Ярополка, то щедро заплачу за
помощь.
– Чем? – спросил конунг скептически. – Дашь
города?
Владимир покачал головой:
– Города дать не могу, сам знаешь. Прошли времена
Рюрика! Все племена поднимутся, нас сметут вместе. Но Киев – город богатый. Я
могу собрать с него плату.
– Богатый, – согласился конунг. – Однажды я
побывал там.
– С того времени он стал намного богаче, – заверил
Владимир.
Конунг неспешно рассматривал молодого князя-изгнанника.
Могучие руки викинга двигались по столу, бесцельно трогали кубки, металлические
блюда, в рассеянности сворачивали железный поднос в трубку, распрямляли и
выравнивали неровности с такой легкостью, словно мяли сырую глину.
– Я не могу дать воинов, – сказал он
наконец. – И никто в здешних краях не даст. Скажу больше, юный конунг…
Никто тебе не поможет! Ни в моей стране, ни в Британии, ни на островах, ни в
польских или чешских землях.
Владимир побледнел. Тон конунга был обрекающим. Хуже всего,
он сам понимал, что в Свионии вряд ли помогут. Но резкий отказ услышал слишком
быстро. И такой, что уже нет смысла разговаривать еще, торговаться, обещать
деньги и земли, которые еще не являются его собственностью.
Он поднялся:
– Благодарю, конунг, за прием, за ласку.
Тригвасон кивнул:
– Не за что. Что будешь делать?
– Буду пробираться на острова. На Буяне живут люди
нашего языка. Они могучие воины и свирепые викинги. На Готланде – готовые к
походам готы. Еще буду говорить с вождями тех племен, через чьи земли пойду.
