– Я не знал, – сказал он, выравнивая
дыхание, – что Олафу хочется достать птенцов орла. Я, чтобы сократить
дорогу, пошел напрямик как раз через ту скалу… Твои люди меня увидели рядом с
гнездом! Они и провели к твоему дому.
Ужинали в мрачном молчании вдвоем. Двое хмурых траллов
обслуживали стол, бросали боязливые взгляды на гостя конунга. Тускло
поблескивали широкие ошейники с именами владельцев. У обоих на лбу были выжжены
тавра. Даже траллы знали, что гость оказался великим воином, одолел в поединке
неистового Олафа, сына конунга. И что Олаф, к великому стыду отца, внезапно
стал берсерком.
В дверь боязливо заглядывали, слышалась возня, сопение. Под
окнами тащили что-то тяжелое, слышался стук топоров. Конунг наконец поднял
тяжелый взгляд на тралла:
– Пусть войдет.
Тот исчез, вскоре за дверью послышались голоса. Появился
Олаф, из-за плеч выглядывали стражи. Конунг раздраженно повел дланью, те с
облегчением исчезли.
Олаф приблизился к столу. Мокрые волосы прилипли ко лбу, он
зябко вздрагивал, потирал распухшие от веревок кисти рук. Лицо было бледное,
вытянулось, как у коня. С Владимиром старался не встречаться взглядом.
– Садись, – велел конунг, – ешь.
Снова ели в молчании, уже втроем. Олаф держался непривычно
смиренно. Даже ростом стал как будто меньше. Владимир не уловил той неистовой
злобы, которой сын конунга полыхал совсем недавно.
Когда трапеза кончилась, конунг налил себе пива, спросил
внезапно:
– Ну, что скажешь теперь?
Олаф пробормотал, не поднимая глаз:
– Я не знаю, что на меня нашло… Словно красная пелена
упала на глаза! Я ничего не помнил.
Конунг кивнул:
– И проиграл с треском. Теперь понимаешь, почему старшим
должен быть Вольдемар? Туда, куда ты едешь, все так бьются. Ну, пусть не все,
но многие. Там правильному бою обучаются в особых школах!.. И те, кто их
прошел, умеют побивать быков и покрупнее тебя.
Олаф бросил быстрый взгляд на Вольдемара, опустил глаза в
тарелку. Владимир сказал серьезно:
– Олаф дрался очень здорово! Не многие и в Царьграде
сумеют его побить.
Глаза Олафа исполнились горячей благодарности. Конунг
побагровел, стукнул кулаком по столу:
– Не защищай!.. Ты же вредишь ему! Он только-только
начинает понимать…
Олаф сказал поспешно:
– Отец, я не самый последний дурак на свете!.. Я жаждал
убить твоего гостя за тот позор, на который он меня выставил. Но когда на меня
вылили половину нашего моря – я и не знал, что в нем столько воды, – я
понял твой подлый замысел… Ты опять прав, но когда же, наконец, я начну быть
правым?
В его голосе было столько горечи и детской обиды, что конунг
засмеялся, а на сердце Владимира тяжесть стала меньше. Олаф угрюмо рассматривал
его через стол, внезапно протянул руку. Его ладонь была чуть шире, чем ладонь
Владимира, но у хольмградца, как Олаф заметил теперь, желтело больше твердых
мозолей от рукояти меча.
Владимир пожал руку. Еще не взял Киев, не отомстил, даже не
побывал в Царьграде, но тяжесть на сердце в самом деле стала чуть-чуть
рассасываться.
Глава 20
Конунг и Владимир, сталкиваясь головами, рассматривали
расстеленную по столу карту. Конунг водил корявым пальцем, следуя по возможным
дорогам. Владимир вздохнул, выпрямился:
– Вокруг всей Европы!..
– Но путь «из варяг в греки» вам заказан, –
напомнил конунг. – Люди Ярополка тебя поймают и посадят на кол либо
все-таки отпустят, но сперва привяжут за ноги к пригнутым к земле вершинкам
деревьев… А заодно с тобой и Олафа.
– А он при чем?
– Он дурак и тебя не оставит.
– Из него получится хороший конунг, – сказал
Владимир. – Таких воины любят. Но если плыть этим кружным путем, то
сколько у нас на пути удивительных и богатых стран, городов, портов, таверн? Я
могу вытащить Олафа из первой, могу из второй, третьей… Но вся жизнь уйдет на
то, чтобы дотащить его до Царьграда!
Конунг хмуро молчал. Тралл принес холодного мяса и пива.
Эгиль порезал длинным ножом, молча ел, запивал, разливая пиво на грудь.
– А что предлагаешь ты?
– Рискнуть коротким путем через Русь.
Глаза конунга предостерегающе сощурились.
– В тебе говорит нетерпение. Но так легче потерять
голову.
– Конунг, – сказал Владимир тоскливо, – мне
волхвы рассказывали, что однажды отец Юлия Цезаря застал его плачущим над
книгой о подвигах Александра Великого. Отцу объяснил, что ему уже двадцать лет,
а еще ничего не сделано для бессмертия! А ведь Александр, о котором читает, уже
в восемнадцать лет вел свои войска завоевывать мир!
– Ну-ну, – подтолкнул конунг.
– Мне сейчас восемнадцать, когда вернусь, будет
двадцать. Но и тогда я еще буду так же далек от трона, как и сейчас. Мне в
самом деле надо торопиться, конунг! Для чего рождаемся и живем, как не для ярой
жизни и славной гибели?
Далеко-далеко зазвучали боевые трубы. Или обоим показалось,
в их душах они звучали часто.
Конунг наклонил голову:
– Прости, во мне заговорила слабость. Я шел через огонь
и кровь, но сына пытаюсь уберечь! Но он такой же викинг, как и я. Нет, я могу
гордиться сыном – он будет великим викингом и станет, может быть, станет…
конунгом!
Они шли через леса, переправлялись через реки и озера,
обходили болота, пробирались через луга и свободные от леса места, защищали
жизнь и калитки от разбойников, при случае грабили сами, жгли дома и посевы,
задерживая погоню.
В одной из малых весей Владимир купил двух коней. Олаф все
еще не бывал в седле, и Владимир подвел к нему толстую спокойную лошадь:
– Пробуй. Я подержу.
Олаф огляделся по сторонам, прошипел зло:
– Выйдем за околицу.
– Ты чего? – удивился Владимир. Из-за плетней на
них смотрели бабы и любопытные детишки. – А-а, соромишься… Ну, разве ты с
ними когда-то встретишься?
Олаф сказал еще злее:
– Ты сможешь вывести коней из села?
Но и за околицей Олаф все мялся и, только когда с двух
сторон потянулись деревья, надежно отгородив его от веси, сказал нервно:
– Ладно. Только если засмеешься – убью.
Голос его был холодным, а лицо словно окаменело. Владимир
отступил на шажок:
– Олаф… В драккаре, что скачет по волнам, стоять
труднее, чем сидеть на коне! Я бы не смог, клянусь. Ты уже почти все умеешь лучше.
Олаф смотрел недоверчиво, у хольмградца чересчур честное
лицо, но уже и конь поглядывает с некоторым удивлением, пришлось браться за
седло, вставлять ногу в стремя. Владимир замедленно сел на своего буланого,
слез, снова сел, показывая каждое движение, и викинг наконец решился
оттолкнуться от такой надежной земли.
