В это время со двора раздались чистые, звенящие звуки струн.
Владимир выглянул в подслеповатое окошко. В углу заднего двора собралась
челядь, пришли гридни и конюхи, явились стражи от ворот. В середке на колоде
сидел крепкий мужик с длинной бородой, в волосах и бороде проседь, на коленях
разместил гусли. Кощунник мерно ударял пальцами по струнам, откашливался,
крутил шеей, оглядывал собравшихся орлиным взором.
Владимир вскрикнул с загоревшимися глазами:
– Послушаем?
– Разве что с крылечка, – отозвался Горюн ревниво.
В неподвижном вечернем воздухе каждое слово певца-кощунника
звучало отчетливо и значительно. Он медленно и торжественно пел про давние
времена, когда солнце светило ярче, мужи были отважнее, женщины – красивее, а
боги ходили среди смертных и от них рождались дети. И был род людской вровень
великанам, горы тряслись от их шага, реки выходили из берегов!
Владимир зачарованно слушал про исполинские битвы, когда богатырь
с братьями выходил против чуда-юда огромного Змея, который бежит – земля гудит,
а хоботами машет, то огонь летит и брызжет… Богатырь встречал чудо-юдо под
калиновым мостом, но когда ехал Змей, то калиновый мост проваливался…
Горюн скептически хмыкал, раздражал Владимира. Тот
отодвигался, наконец совсем собрался было убежать, когда Горюн сказал внезапно:
– Мне казалось, ты смышленее.
Владимир насторожился:
– Я смышленый.
– Да? Тогда скажи, какой такой мост можно плести из
калины, ежели она куст, а деревом быть не может? По такому мосту разве что
таракан проползет!.. Но взрослый мужик дурь поет, а другие дурь слушают!
– Но красиво же, – сказал Владимир, защищаясь.
Глаза старца стали вдруг внимательными и понимающими.
– То-то и оно, что красивую дурь слушают охотнее, чем
умные речи. Песни идут прямо к сердцу, а оно главнее головы. А песни не могут
быть умными, иначе их воспримет голова, а не сердце.
– Как это сердце главнее? – удивился
Владимир. – Я слыхивал, что хлеб – всему голова, что голова – над всеми
царь!.. Потому она и голова, глава! Неужто кощунник наврал? А жаль, все так
красиво…
– Красиво, да не так. Чуды-юды на самом деле жили на
свете. Когда такое бежит, то земля дрожит! Все верно. И было оно такое огромное
и сильное, что никакие богатыри лицом к лицу не могли одолеть. И даже сто
богатырей, соберись вместе. Но все же этих чуд-юд перебили.
– Как?
– А так. Выкопают яму поглубже прямо на тропе, где
чуды-юды ходят на водопой, вобьют в дно острый кол, а сверху закроют щитом из
калиновых веток, а то еще и землицей сверху припорошат, чтобы совсем незаметно
было. Бывает, чудо-юдо не хочет в яму идти, тогда в него горящие головни
бросают. Шерсть загорится, вот и бежит, огнем пышет! И хоботами машет, у него
их два: один спереди, другой – сзади. А провалится, там в яме и добивают,
вылезти уже не может!.. Их много бродило по нашим землям… Вот и выходит, что на
самом деле было еще страшнее. Ведь перебили и поели! Так что самые лютые на
свете чуды-юды – это мы.
Владимир долго молчал потрясенно. От старого волхва узнавал
всегда больше, чем от остальных взрослых, вместе взятых. Те только и знали, что
пили, дрались, спали, бранились и мирились, а о таком чудесном даже и не
слыхивали. А тут: и сердце, что главнее головы, и волхвы, что умнее князей… И
кем быть ему, золушнику?
Глава 3
Ему было девять лет, когда в Киев пришел огромный обоз. В
город часто прибывали вереницы телег и поболе числом, но этот был из таких
диковинных повозок, что всякий останавливался на улице, вытаращив глаза и с
отвисшею по шестую пуговку челюстью. А детвора и те, кто не щеголял родом и
знатностью, вовсе не блюли себя в вежестве, бежали вслед, указывали пальцами,
свистели, улюлюкали.
Он тогда впервые услышал часто повторяемое слово «латиняне».
В передней открытой повозке ехал высокий мужчина в черном одеянии. Он был широк
в плечах, худ, костист, с глубоко запавшими глазами. Когда его взгляд упал на
замершего в изумлении Владимира, тот вздрогнул и отшатнулся. В глазах чужеземца
была сила, жестокость, дикая уверенность в своей несокрушимой правоте.
Повозки одна за другой втянулись через западные ворота.
Справа и слева каждой повозки ехали серые от пыли всадники. Тяжелые задастые
кони всхрапывали, роняли густые клочья желтой пены. На понукания вскидывали
гривами, делали вид, что несутся вскачь.
Народ дивился и огромным коням с такими толстыми ногами, и
всадникам, закованным в жару с головы до ног в тяжелые доспехи, пышным перьям
на богато украшенных кузнецами шлемах, и роскошным повозкам, диковинно
сделанным.
На другой день видели, как из отведенного заморским гостям
дома вышла целая процессия во главе с высоким мужчиной в черном. По тому, как
держался и какие знаки внимания оказывали его спутники, все поняли, что это и
есть главный, хотя одет проще других.
Они отправились в княжий терем, где их приняла великая
княгиня Ольга. Владимир, как и прочая челядь, в терем не был допущен даже со
скотного двора. При княгине были только внуки Ярополк и Олег, а также самые
знатные да именитые из воевод и бояр. Разговоры велись за плотно закрытыми
дверьми. Даже стража была удалена от дверей, дабы не было соблазна слушать
чужие речи.
Слухи поползли самые разные. Одни говорили, что латиняне
просят помощи против западных славянских племен бодричей и лютичей, другие –
что латиняне уговаривают дать военную помощь против Оттона, который уже
забирает себе всю Италию, третьи утверждали, что закордонные гости предлагают
овдовевшей княгине пойти за римского папу…
Когда выяснилось, что Адальберт, высокий человек в черном,
приехал по делам веры, кияне сразу потеряли к ним интерес. Христиан уже немало
в Киеве, но и те не всегда понимают, в чем растущее различие между принявшими
обряд крещения из Царьграда и принявшими обряд крещения из Рима. Другое дело,
если бы и впрямь папа латинян засватал Ольгу. Это понятно всем, есть о чем
почесать языки, прикинуть, как пойдет у них дальше и какие будут дети.
Владимир не понимал, как можно проповедовать такого бога,
как Христос. Волхвы на каждом шагу объясняли, что боги русичей – это сама сила,
отвага, мужество. Это вера героев, детей героев! А учение Христа, как и
Бахмета, как и Яхве, велит покоряться силе, покорно сносить издевательства и
плевки…
Он вспомнил подслушанные разговоры, брезгливо отплюнулся.
Разве Перун или Ярило позволили бы распять себя на кресте? Да они бы… они бы
всех врагов изничтожили, стерли с лица земли. Да Перун сам бы своих обидчиков
распял, живьем прибил за уши к городской стене, а кишки выпустил бы и отдал
таскать собакам!
Латиняне вскоре разошлись по стольному городу. Их видели в
боярских теремах, среди гридней, в торговых рядах. Бродили по Подолу,
завязывали разговоры с мастеровыми. Всюду затевали споры о вере, гневно
называли киян грязными язычниками, славили Христа, пытались оскорблять
солнечных богов русов и русичей.
