Владимир оглянулся, вслушался в крики лесных птиц:
– Восьмерых.
– Что? – теперь не понял Олаф.
– Не хвастай, говорю. Раз повезло, не повезет в другой.
Их вожака я сшиб первым. Растерялись, бородач стал за старшего, с этого и пошла
дурь. Его хитрости не хватило бы обмануть пень в глухом лесу.
Деревья подступили к тропке ближе. Ветви опускались ниже,
воздух стал влажным, плотным, как в наглухо закрытом амбаре с сеном. Тропка
сузилась, часто петляла. Владимир пустил коня шагом. Сзади стучали копыта коня
Олафа, заводные тянулись позади как гуси.
Когда лес сомкнулся со всех сторон, Владимир остановил коня:
– Придется пешком.
Олаф подъехал бледный, мокрый от пота, будто вынырнул из
ливня. Грудь ходила ходуном, словно это он нес коня.
– Пеш… ком? Ни за… что.
– Какой же ты викинг? – укорил Владимир.
– Я прирожденный викинг, – ответил Олаф, он жадно
хватал воздух ртом как рыба на берегу, – но я не дурной викинг… мы тоже не
ситом море черпаем. Вон от того дуба с дуплом идет тропка…
Владимир сказал с горечью:
– Лесная. Звери протоптали.
– Если лось проходит, – возразил Олаф, –
почему не мы?
– Да, – сказал Владимир, – такой лосяра, как
ты, пройдет. Но вот кони…
Олаф похлопал коня по влажной шее. Тот шатался под могучим
викингом, вздрагивал. На удилах повисла желтая пена.
– А что кони? Кони тоже люди. Завалы обойдем, под
зависшими валежинами проползем. Надо попробовать, Вольдемар.
Владимир прислушался – везде обычные лесные шорохи, –
соскочил на землю. Он все еще вздрагивал, даже пригибал голову, когда с дерева
падал сучок, сбивая в падении листья, а лицо было изнуренное и озабоченное.
– Мне тоже жаль бросать коней. Ладно, выбери одного.
Нет, двух. Попробуем провести. Остальных придется оставить. Авось люди их
найдут раньше, чем отыщут волки.
Олаф слез нехотя, долго осматривал коней. Те как чуяли, что
останутся в темном и страшном лесу, дрожали и тянулись к викингу, который
раньше их побаивался, а теперь чуть не плакал, что таких добрых зверей разорвут
волки.
Полдня пробирались через чащу. Наткнулись на ручей,
попробовали идти по руслу, но слишком много деревьев лежало поперек. На земле
можно переступить, а здесь комель на одном берегу, вершинка на другом –
пригибайся, ползи под стволом чуть ли не на четвереньках, а он тебя норовит
ухватить за шиворот острыми сучьями.
Олаф крепился, Владимир слышал только яростное сопение и
стук железа по дереву. Викинг старался идти впереди, сбивал топором ветки.
Человек протиснется везде, но конь не для леса, и Владимир ожидал, что викинг
вот-вот сдастся, признается, что зря тащат коней, когда спереди донесся его
сдавленный возглас:
– Или мне мерещится…
– Что там?
– Деревья вроде бы светлеют.
– Мерещится, – отмахнулся Владимир. – Тебе
уже мерещилось.
Олаф заспешил, стук топора и нетерпеливый голос зазвучали
чаще. Владимир тащил усталого коня почти силой, под ногами сырой мох сменился
травой, деревья в самом деле стали словно чище, а впереди возник свет.
Олаф радостно повизгивал, как огромный щенок. Толстые
корявые стволы расступались, лесная тьма оставалась за спиной. Валежин уже не
попадалось, под ногами чисто, только трава, даже сушин нет – явно сюда
захаживают за дровишками, хворостом, сухими сучьями. Даже на березах видно, как
драли бересту, Олаф таких примет не замечает.
Олаф ждал Владимира у крайних деревьев. Дальше расстилалось
поле, большей частью засеянное. А еще дальше белели хатки с соломенными
крышами.
– Можно было и остальных взять, – сказал Олаф с
укором.
Владимир опешил:
– Других? Да ты едва с этим не помер! Ладно, собирай
сучья, готовь костер. Заночуем здесь.
Олаф вскрикнул:
– Да вон же хатки! Там теплые постели, молодые девки.
Настоящая еда!
– Это я слышу от викинга? – удивился Владимир.
– Я могу перенести больше, чем ты, – огрызнулся
Олаф. – Но почему терпеть, когда можно есть мясо, а не грызть черствый
сухарь? Спать на мягком, да еще с теплой девкой?
– Потому… что в весях вблизи могут быть люди Варяжко.
Разве он не разослал всюду, чтобы вызнавать о нас? И вот кто-то пошлет тайком
мальчонку с весточкой, что двое беглых разбойников бесчинствуют в хате его
соседа…
Олаф разочарованно отмахнулся:
– Ладно. Лишь бы добраться до Царьграда. Там я
отыграюсь! Ох и отыграюсь же…
Небо уже окрасилось в красные цвета, тени пробежали вдоль
поля. В лесу темнело быстрее, пришлось отступить в глубь леса, прикрываясь
деревьями. Олаф, выказывая, что и он знает немало воинских уловок, разжег огонь
в яме. Пусть даже случайно забредший в лес не узрит багровых отблесков.
За деревьями просматривались две крупные поляны с сочной
травой, стреноженные кони тяжело заковыляли в ту сторону. Олаф погрыз сухари,
воду взяли из ручья, и тут же заснул на голой земле. Даже ветки не срубил на
постель. Владимир заметил, как по лицу блуждает счастливая улыбка. Похоже, уже
отыгрывается в богатом и распущенном Царьграде.
В лесу было еще темно, но Владимир потряс Олафа:
– Вставай! Кони отдохнули, надо уйти как можно дальше.
Олаф раскрыл глаза, прорычал:
– Ты что? Еще ночь!
– Птицы поют, – возразил Владимир. – Им
сверху виднее.
Когда выехали из леса, рассвет в самом деле окрасил белый
свет в нежные розовые цвета, словно румянец на щеках молодой и чистой девушки.
Воздух был холодный, как вода из ручья, и Олаф чертыхался без остановки, пока
не оседлал коня.
Деревья остались позади, ехали вдоль опушки. Суровая стена
высоких стволов тянулась слева, справа расстилались поля, луга, хатки показались
только однажды, но Владимир проехал вдалеке: люди Варяжко могут шнырять всюду.
А если за их голову объявили еще и награду, почему бы и нет, то охота
развернется нешуточная.
«Я бы объявил», – подумал Владимир мрачно. Силами одних
дружинников все дороги не перекрыть. Если же пообещать снижение подати, а
холопам – свободу, то даже дети начнут высматривать и выслеживать.
Олаф косился с любопытством, когда хольмградец, все еще
хмурясь, достал из берестяного колчана лук, набросил тетиву на рог. Ехали вдоль
чащи, птицы беззаботно пели, а в поле верещали кузнечики, но вдруг руки
хольмградца взметнулись, звонко щелкнула тетива. В зелени зашуршало, посыпались
листья.
– Что-то заметил? – спросил Олаф.
