– Не люблю, если этим мясом стану я. Даже если станешь
ты, то и тогда, пожалуй… хотя… гм… Пахнет не из веси, а из леса.
– Ну и что? Охотники.
– Глупо жарить добычу в лесу, когда до веси пара верст.
Вон домики! К тому же кто разводит костер тайно?
Олаф хмыкнул:
– А как ты дым учуял!
Но лицо напряглось, усталость будто испарилась, он
подвигался в седле, осматриваясь, уже не страшась при неосторожном движении
сверзиться вниз головой.
Владимир соскочил, Олаф молча перехватил повод. Владимир
пробежал вперед к гряде деревьев, окруженной густыми кустами, упал, выглянул
из-под ветвей. Дальше обрыв, но наверху стоят двое с топорами. Еще двое быстро
бежали справа, перекрывая единственную тропку, а внизу на конях мчится целый
отряд в два десятка голов.
Опять Варяжко, понял он, холодея. Как бы ни был отважен,
однако не надеется только на дружину, привел целое войско. И загородил все
ходы-выходы, мышь не проскользнет незамеченной. Молод годами, но хитер и
осторожен, сволочь. Быть воеводой, ибо старается предусмотреть каждый шаг
противника.
Олаф прорычал за спиной:
– Собиралась стая уток изловить двух соколов!
– У них крепкие сети, – заметил Владимир.
Олаф рыкнул еще злее:
– А мы что, лоси?
Фыркнул, решив, что хольмградец просто дразнит. Владимир
чувствовал, как стискивается сердце, а мышцы зябко подрагивают под кожей. Он
чувствовал страх, но вместе со страхом и странное чувство гордости. Их явилось
не меньше трех десятков, а то и четырех. Они уже прохлопали ушами их раньше,
сейчас горят жаждой мести… Но разве они двое не чувствуют своей возрастающей
мощи? Хотя бы потому, что неделю тому за ними гнался едва ли десяток.
Сумерки сгущались, внезапно на той стороне возникло красное
пятнышко. Поднялся столб дыма, странно светлый на темнеющем небе. Олаф кивнул
вправо. Там зажглись сразу три костра.
– Они не станут прочесывать лес, – сказал он
угрюмо.
– Разочарован?
– Я не белка, – буркнул викинг, – но мы могли
бы влезть на дерево. Эти косорылые прошли бы внизу, не заметив. Правда, кони…
– Варяжко умен, – согласился Владимир. –
Утром посветлу пойдут, осматривая каждое дерево. Белка не схоронится.
– Умен, – процедил Олаф, – мне бы его шею…
Он сблизил ладони и внезапно сомкнул с такой силой, что будь
там даже бычья шея Варяжка, ей бы пришлось стать не толще мышиного хвоста.
– Я пойду взгляну, – сказал Владимир. – А ты
подожди переполоха. Будет, обещаю. А потом проберись по реке до во-о-он той
сосны. Видишь, черная раздвоенная вершинка, будто по ней гром бил. И все равно
выросла выше всех!.. Коней придется оставить. Утром вблизи сосны встретимся.
Олаф сказал обидчиво:
– Почему ты? Пойду я. А ты пробирайся до сосны. Как
будто я отличу сосну от елки!
– Мы не в скалах, – напомнил Владимир. – Это
лес, а я – лесной человек. Вся Русь – это большой лес. И я здесь как рыба в
воде.
– Это я рыба, – сказал Олаф.
– Ладно, я волк. Сумей пробраться незамеченным, ладно?
Он исчез в кустах, не шелохнув веточкой. Олаф замер с
раскрытым ртом, не успев возразить. В полной тиши на той стороне перекликались
люди, а костры разгорались ярче. Ни сучок не треснул под ногами хольмградца, ни
листок не шелестнул. Он исчез в самом деле как молчаливая рыба в тихой воде,
даже без всплеска.
Владимир продвигался, пока не рассмотрел костры отчетливо.
Люди сновали с топорами и копьями. Многие были с луками. Повсюду торопливо
собирали хворост, рубили сухие деревья, стаскивали в кучи.
За трепещущим светом тьма была чернее дегтя. Там изредка
мелькали силуэты, выхваченные разгоревшимся костром, но огонь приседал, и тьма
сгущалась еще сильнее.
Присмотревшись, он отыскал взглядом нетронутые сучья,
подобрал и, схоронив лицо за охапкой, пошел через линию костров. Там в глубине
горели еще два, трое мужчин вполголоса беседовали. Один остановил его злым
окриком:
– Куда прешь, дурак? Брось там.
Владимир послушно повернулся и пошел к другому костру,
положил ветки на землю, одновременно зачерпнул золы и, словно бы вытирая пот,
вымазал лицо. Отвернувшись, слушал негромкий разговор:
– Думаешь, они там сидят и ждут?
– Скорее наткнутся сразу.
– Верейко сидит на дереве, но пока ничего не кричит!
– Твой Верейко в гнезда птичьи заглядывает. А что ему
дорога? Да и темнеет быстро…
– Ну, ночью не пойдут!
Владимир подобрал дротик и, отвернувшись, как можно быстрее,
но незаметнее, сдернул наконечник. Опустив голову, чтобы отросшие волосы падали
на лицо, черное как у беса, потащился вглубь от костров, цокая языком и
печально качая головой.
Из-за дерева гаркнул злой голос:
– Куда прешь, дурак?..
Владимир вздрогнул, умоляюще вытянул руки с древком дротика
и наконечником.
Невидимый дружинник сказал еще злее:
– Сразу насадить не мог крепко? На кой бес взяли это
лапотное дурачье!.. Только мешаются. Иди левее, там кузнец с походной кузней.
А другой голос из кустов отозвался с ленивой насмешкой:
– Варяжко и это предусмотрел. Взял же кузнеца?
– Да тут и без кузнеца делать неча. Нас человек сорок,
а с мужичьем так вовсе друг другу хвосты заносим на поворотах…
Дальше Владимир не слышал, уходил неспешно, на ходу так и
эдак прилаживал наконечник, крутил головой, сокрушенно охал. Когда подошел к
шалашу кузнеца, железное жало уже сидело на прежнем месте, хоть и не больно
прочно.
Просторный шалаш был закрыт так плотно, что не видно было
даже искр, только дымок пробивался в щели да слышались равномерные удары железа
по железу. То ли кузнец свято хранил даже такие мелкие тайны, как починку
оружия, то ли Варяжко велел держать кузню скрытно. Владимир пихнул дверцу. В
лицо упруго ударило сухим жаром, звон стал громче.
Кузнец на маленькой походной наковальне лениво правил
длинный узкий нож. Мальчишка раздувал переносной горн. Владимир сказал
торопливо, захлебываясь словами:
– Варяжко велел взять оковы… и спешить к нему!
Кузнец вскинул брови:
– Пошто?
– Пымали обоих. Спеши!
Кузнец убрал ладони от ножа с такой поспешностью, будто
держал остывающую молнию. Мальчик ахнул, его чистые глаза уставились на
Владимира, словно хотели стереть грязь и копоть с лица.
– Я бегу, бегу, – заторопился кузнец. –
Неужто уже все кончилось?
