Дверь открылась без скрипа. Пуста, а на лавках оружие.
Владимир вздохнул, выплюнул коричневый сгусток крови. Там не только меч Олафа,
но и боевые топоры, два меча, акинак, три щита, лук и колчаны со стрелами…
– Я знаю, где корчма, – сказал Олаф люто. –
Пойдем и убьем их всех!
– А сколько их там?
Олаф оскорбился:
– Зато нас – двое!
Владимир покачал головой, но в шее кольнуло болью, а левый
глаз раздражающе заплыл так, что смотрел как печенег в узкую щелочку. В ушах
звенели невидимые комары. Неожиданно, усталость виной, махнул рукой:
– Пойдем. К черту так вот цепляться за жизнь…
Из дома выскользнули задворками, огородами перебежали,
пригибаясь и прячась за яблонями и кустами малинника, к корчме. Олаф, лязгая
зубами от предвкушения жестокого боя, когда смоет кровью позор плена, вскочил
на крыльцо, длинный меч уже блеснул, как оскаленные зубы. Владимир не стал
оглядываться, теперь уже скрываться нечего, все равно сейчас услышат, ухватился
за перила, поспешил, хромая, следом.
Угрюмый корчмарь сам подавал киевским дружинникам на столы
хмельной мед, пиво, окорока, жареное мясо, сыр. Единственный работник свалился
от усталости, а у печи теперь хлопотала жена хозяина. Была еще и дочка, но ту
корчмарь прятал у родни в соседней веси: не ровен час, загулявшие дружинники
сгвалтуют девку, потешат плоть, а им слова не скажешь – княжеские люди!
Их было восьмеро, крепких и могучих мужей, с широкими
плечами и суровыми лицами. Пили мрачно, почти не разговаривали. Все сказано
было вечером, когда вернулись без проклятого ублюдка, бастарда, байстрюка! А
уже был в руках. Сразу бы убить, но вот тебе и продлили сладостный миг победы,
поглумились над ворогом. Их послали из Киева две дюжины, лучших из лучших, так
великий князь и сказал им, а теперь всего восьмеро… А сколько останется завтра?
Этот волчонок живуч, кто думал, что в нем столько живучести, когда все,
казалось, для него было потеряно…
Один из дружинников, Пивень, пробормотал в глиняную кружку:
– Я бы не шелохнулся.
– Что? – переспросил другой, Выворотень, в самом
деле похожий на выворотень могучего дуба, широкий и раскорятистый.
– Если бы меня вот так… Поймали полуживого, избили до потери
паморок, а потом бросили поперек седла. Это не человек!
– А кто, вовкулак?
– Ты не шуткуй. Он же не простого рода. С одной стороны
– неистовый Святослав, а с другой – неведомая ведьма. Явилась ниоткуда,
неизвестно куда и делась.
На другом конце стола стало тихо. Пивень ощутил на себе
настороженные взгляды. Суровые лица, обветренные, как придорожные камни, почти
не изменились с того дня, как пошли по следу байстрюка, разве что чуть запали
щеки да появились морщинки усталости у рта, но Пивень видел в запавших глазах
тоску и скрываемую тревогу. Они были лучшими, сами знали, а шли всего лишь по
следу двух беглецов. Но вышло на охоту две дюжины, а осталось восьмеро. Еще с
ними девятым Варяжко, что один стоит десятка воинов, но все-таки…
– Ладно, – прервал третий дружинник. Он был на
полголовы выше других, но долговязым не казался: в плечах таков, что приходится
в дверях разворачиваться боком, а длинные руки достают пиво на любом конце
стола. – С нами Варяжко, а еще не родился человек, чтобы мог с ним схлестнуться
и уцелеть.
– Да, – согласился Пивень нехотя, – сильнее
Варяжко нет на Руси человека. Но ежели он не захочет сражаться с Варяжко?
Снова повисло тягостное молчание. Потом в сенях послышался
топот. Дверь вздрогнула и вместо того, чтобы со стуком удариться о стену,
рухнула с таким грохотом, что с балок посыпались лохмотья сажи. В дверном
проеме возник обнаженный до пояса человек. В обеих руках были мечи: в правой –
длинный двуручный, в левой – скифский акинак.
Лишь краткое мгновение он смотрел налитыми кровью глазами на
пирующих. Запекшаяся кровь пламенела на скуле, под глазами синели кровоподтеки,
а на груди осталась короста от ожогов. Он обнажил зубы в хищном оскале, и
дружинники, похолодев, увидели, как из уголка дергающегося рта побежала желтая,
как у коня, пена.
– Один! – крикнул он страшным голосом. –
Прими это мясо!
Никто не успел шелохнуться, от страха как приморозило к полу
и столу, а он прыгнул прямо с порога немыслимо далеко. Мечи словно исчезли из
его рук, только засверкало нечто серебристое, похожее на паволоку, да жуткое
вжиканье в воздухе слилось в сплошной свист.
Двое сразу уронили на столешницу разрубленные головы. Викинг
ревел и рубил, дружинники вскочили и стали отбиваться, никто не пытался даже
сделать выпад, а тут в проеме на миг показался другой, страшно сверкнул
глазами, в них была смерть, и тоже бросился в сечу, хромая и выкрикивая что-то
сквозь зубы.
Корчмарь попятился, его спина вжалась в бревна. Лязг железа
и крики раненых наполнили помещение. Уцелевшие перевернули столы и пробовали
отбиваться, но викинг легко запрыгнул наверх, рубил оттуда, а черный бастард
двумя точными толчками достал концом меча, как копьем, двоих, и те выронили
топоры.
– Руби! – рычал Олаф. – Кровь!..
– Получите, – сказал Владимир с ненавистью. Он
рубил люто, все тело занемело, и даже если сейчас получал раны, то не
чувствовал, а сила взялась ниоткуда, и он щедро выплескивал в быстрых ударах
меча. – Вы пришли… за головами… так подставляйте же и свои…
Внезапно он услышал хриплое дыхание. Ноги скользили по липкой
крови, воздух был спертым, чадным. Он вытер лоб тыльной стороной руки, меч не
выпустил, и понял, что слышит свое дыхание. Под столом шевельнулось, он с силой
ткнул мечом во что-то мягкое, и оттуда донесся короткий всхлип.
Все столы были перевернуты, кровь забрызгала даже стены, на
полу разбросали руки люди в кольчугах, кожаных латах со стальными пластинами.
Кровь хлестала, как из забитых на бойне быков.
Олаф сидел на полу, прислонившись к стене. Лицо было бледно,
с правой стороны от уха текла густая кровь, пузырилась. Шея и плечо были в
крови, как и вся грудь. Владимир в два широких шага оказался рядом, ухватил
голову друга в обе ладони. Тот взглянул ему в глаза, и Владимир ощутил озноб:
даже у Олафа не видел раньше таких ярко-синих глаз, с которыми не сравнится
самое яркое небо.
Викинг прошептал, как умирающий селезень:
– Не торопился, змей…
– Разве я был нужен? – удивился Владимир. –
Появись раньше, я бы испортил тебе все удовольствие.
– А сейчас?
– Я тебе нужен, только чтобы перекинуться
словцом, – продолжил Владимир. Он чувствовал, как грудь викинга
раздувается. Тот все еще осторожно ощупывал голову, но постанывать
перестал. – Встать сможешь?
Олаф оперся на его плечо, поморщился, медленно поднялся на
ноги:
– Кто-то шарахнул булавой… Сволочь, прямо в ухо.
