Он зарычал, восстанавливая в памяти схватку, глаза снова
стали безумными. Владимир тряхнул головой, красный туман начал рассеиваться.
Тело еще дрожало, он чувствовал, как в висках трепещут крохотные жилки.
– Неужто… все? – спросил он неверяще. – Олаф,
а где остальные?
Олаф проревел, зубы лязгали, как у припадочного:
– Здесь все… окромя… Варяжко…
Безумие медленно покидало его перекошенное лицо. Он пошел по
корчме, осматривая сраженных. Владимир дышал тяжело, однако ликующее чувство
едва не заставило завопить от ослепляющего счастья.
– Ты уверен?
– Я их всех как облупленных…
В углу было шевеление. Владимир быстро шагнул, ухватил за
волосы рослого немолодого дружинника. Пальцы почти содрали кожу вместе с
волосами, но устрашенный дружинник не пикнул: из глаз черноволосого смотрела
сама смерть. Сильная рука подняла с пола, страшный голос прогремел обрекающе:
– Как зовут тебя, тварь?
Дружинник, морщась от боли, прохрипел перекошенным ртом:
– Выворотень… княже.
Владимир начал чувствовать боль в руке, кто-то успел
ударить, да и все тело заныло, напоминая о зверских побоях. Олаф пинком
заставил подняться еще одного, целого, только сбитого с ног.
Страшные глаза пронзили Выворотня, как два острых ножа:
– Ты знал, за кем идешь?
– Да, – прохрипел Выворотень. – За сыном
Святослава. Ты…
Он не договорил, в глазах было ожидание смерти. Владимир
сильно тряхнул за волосы:
– Хочешь умереть? Нет? Тогда слушай. Ты снимешь пояс с
мечом. Ты никогда не возьмешь в руки боевой топор. Ты будешь оставлять ножи,
когда выйдешь на улицу!.. Если не сделаешь, ты умрешь. Понял?
Выворотень, наполовину задушенный, прохрипел:
– Да…
Владимир отшвырнул его в угол. Олаф злорадно скалил зубы.
Его синие глаза не отрывались от другого уцелевшего в бойне. Когда Варяжко
взялся прижигать его для забавы огнем, этот дружинник, его звали Пивнем, хмуро
отвернулся. Тогда еще Олаф понял, что воин предпочел бы его убить, но изгалянье
над пленным не одобряет. Этот Пивень был сбит, когда меч Олафа срубил соратнику
голову, а его задел плашмя, и оглушенный Пивень пришел в себя, когда резня
закончилась.
Олаф видел, как в глазах воина загорелся огонек стыда и
жажды отомстить или умереть. Его топор лежал прямо перед ним, и Олаф сказал
почти доброжелательно:
– Бери, бери! Нас двое и вас двое.
Пивень провел языком по внезапно пересохшим губам. В корчме
стоял на ногах, даже не раненный, Выворотень. А черноволосый, за которого им
обещали плату, морщится и явно бережет правую руку.
– Ну же? – сказал Олаф. Он нагнулся, подхватил
топор за лезвие и подал Пивню рукоятью вперед. – Бери!.. Споем песню
смерти!.. И красною кровью своею напоим свое железо…
Резная рукоять оказалась почти возле пальцев, и Пивень
поспешно отдернул руку, словно Олаф протягивал раскаленную в горне болванку.
Топор с лязгом упал на пол. Пивень побелел, ибо внезапно
понял, как близко оказался от неминуемой и быстрой смерти. Владимир уже уходил,
с порога обернулся:
– Где Варяжко?
Дружинники переглянулись. Глаза Владимира хищно сузились, а
Олаф потянул воздух сквозь зубы, грудь его медленно увеличивалась в размерах.
Выворотень сказал угрюмо:
– В прошлую ночь он ходил к ведунье.
Он замялся, и Пивень добавил с заметной злорадностью в
голосе:
– У той две дочки младые. Нам на рассвете быть в
седлах, а сам… Уже и третьи петухи охрипли!
Владимир кивнул, Олаф метнулся к выходу. Пока стоял у
костра, узнал и запомнил, где чей дом. Владимир грозно поглядел на корчмаря,
дружинников, окинул грозным взором залитое кровью помещение, а в следующеее
мгновение исчез. Сам считал, что из-за побоев двигается как больная черепаха,
но дружинникам показалось, что он исчез как призрак.
Выворотень на подгибающихся ногах подошел к корчмарю:
– Налей.
– Пива?
– Чего-нибудь покрепче.
Руки его тряслись, он вылил себе на грудь половину кружки.
Перед глазами с бешеной скоростью мелькали картинки, где блестело железо,
страшно вскрикивали раненые и тут же умирали. Его соратники!
Когда поставил кружку, корчмарь хмуро наблюдал, как
Выворотень медленно расстегнул пояс, руки все еще тряслись, ножи в чехлах глухо
стукнулись о дубовую лавку. Топор остался возле очага.
– Я дам за них три серебряных, – сказал корчмарь,
упреждая вопрос Выворотня. – Время трудное, но если подождешь недельку…
– Давай сейчас, – махнул рукой Выворотень. –
Я сегодня же уеду.
Он взял монеты, а за спиной Пивень пробормотал со странной
ноткой в голосе:
– Я хотел бы оказаться с ними.
– Все равно голову сломят, – сказал Выворотень.
– Но если не сломят, то получат все, что захотят.
Выворотень буркнул:
– Им никто не нужен.
А Пивень добавил:
– А еще я хотел бы сам содрать с них кожу. С живых.
Дверь за ними захлопнулась непривычно тихо. И даже крыльцо
не скрипнуло, так уходили осторожно и вежественно.
Корчмарь тяжело вздохнул. Сорок лет тому он тоже снял
перевязь с длинным мечом и поклялся никогда и ни за какие пряники не брать в
руки. Потому сейчас и жив.
Правда, он сшибся с человеком, каких теперь не рождает мать
сыра земля.
Странно, один из этих молодцов чем-то напомнил того
противника. Неистового Игоря.
Глава 26
Олаф снова пустился бегом, прыгал через плетни, топтал
огороды, распугивал кур и гусей. Владимир зашипел от ярости, Олаф виновато
застыл под стеной сарая, но кожа на спине викинга дрожала и дергалась, как у
коня, когда садится злобно гудящий слепень. Он повизгивал, его корчило, а зубы
стучали как в ознобе.
– Да побыстрее же, – простонал он. – Вон уже
мелькнул в окне одетый… А если успеет выскочить да на коня?
Владимир сцепил зубы. Во всем теле стегало болью, ноги
передвигались с трудом, во всех мышцах стояла тяжелая боль, словно туда налили
горячего свинца.
Олаф снова обогнал, и в тот миг, когда подбежали к крыльцу,
дверь распахнулась. Варяжко шагнул через порог, прищурился от яркого солнца. Он
был уже в полном доспехе, меч на поясе, сапоги блестели. За ним виднелась
полуголая девка с распущенными волосами.
Глаза Варяжко расширились, он выпрямился и лапнул рукоять
меча. Владимир торопливо размахнулся дротиком, отточенное лезвие наконечника
пронеслось над плечом Олафа. Варяжко вздрогнул, его ударило в живот, лезвие
погрузилось на всю длину, в тот же миг он со звоном выхватил меч…
