– Все-таки уезжаешь?
– Надо, – ответил он, проклиная свою слабость.
В ее глазах блеснули слезы. Подбородок задрожал, но она
попробовала улыбнуться:
– Тогда езжай. Но если вдруг захочешь вернуться… не
раздумывай!
Он подъехал к воротам. Она сбежала с крыльца, открыла
тяжелые створки.
– Прощай.
– Прощай, – ответила она тихо. Внезапно обняла
коня за шею, поцеловала в бархатные ноздри и сказала жалобно: – Если он
вздумает вернуться, ты, пожалуйста, скачи как ветер! Тебе до конца жизни будет
отборное зерно и ключевая вода.
Олаф щадил друга, конь под ним шел ровным шагом. Владимир
стискивал зубы, каждый толчок отдавался болью, но уже к полудню то ли тело от
усталости перестало чувствовать, то ли выздоравливал очень быстро.
У Олафа в седельном мешке отыскались две ковриги хлеба,
головка сыра, копченое мясо, сушеная рыба. Перекусили, дали коням отдых, и
снова степь поплыла под ними, а потом и понеслась вскачь.
Владимир внезапно вспомнил:
– Варяжко где закопали?
– Ваши боги знают, – отмахнулся Олаф. – Те
два олуха унесли! Все-таки их ярл.
– А старая ведунья где? – поинтересовался
Владимир. – Я ни разу ее не видел. Как и вторую дочку.
Олаф на скаку весело крикнул:
– Да и я бы не отказался увидеть… вторую дочку! Как
хоть звали твою красавицу?
– Не знаю.
– Не знаешь? – удивился Олаф. – Это только у
вас на Руси можно вот так, даже не спросив имени. У нас принято называться
сразу.
Владимир долго скакал молча. Олаф видел, как друг хмурится,
на лбу двигаются морщинки. Глаза были устремлены в одну точку где-то между
конскими ушами. Наконец Владимир сказал неожиданно:
– Все-таки надо было увидеть его могилу.
– Зачем? – удивился Олаф. – Чтобы наплевать?
Или сплясать сверху?
– Нет. Просто Варяжко… Его мало убить. Его нужно еще и
закопать. Поглубже!
Еще через два дня он подстрелил зайца. Олаф пришел в
восторг, а когда Владимир на следующий день сумел одной стрелой сразить
молодого подсвинка, он сам ощутил в себе достаточно сил, чтобы не слезать с
коня хоть сутки.
Олаф учился на скаку метать дротик, пересаживаться с коня на
коня, даже пробовал бросать волосяную петлю. Степь перед ними тянулась
бескрайняя, одинаковая, и если бы не яркое солнце днем, а ночью звезды, всю
жизнь могли бы блуждать по ее просторам.
Однажды Олаф попал стрелой в большую толстую птицу. Она
пыталась убежать, волоча стрелу, он догнал на коне и добил дротиком. Вечером,
когда остановились на ночь, он сам ощипал, потрошил, разделал, донельзя гордый
первой добычей. Не просто попал из лука, а стрелял с седла!
Владимир лежал у костра, взор блуждал по звездному небу. В
груди расплывалась как легкий туман непонятная тоска.
– Какая страна, – сказал Олаф с восторгом. –
Мы едем уже десятый день, а еще не встретили ни души! Только высокая сочная
трава, синее небо над головой и бесконечная даль. Да еще белеют кости больших
зверей, с которых мелкое содрало мясо… Мы сидим у костра, а над нами миллионы
костров в черном небе, и когда наш костер догорает, волки подбираются совсем
близко, и я слышу, как разговаривают о нас. И понимаю, что жалуются луне на
свою волчью жизнь. Я люблю эту ночь, наших коней, что подходят к костру и
внимательно смотрят на нас, словно хотят сказать что-то важное. Им одиноко в
ночи, они в этой дикой земле тоже люди… или мы – кони.
Владимир сказал удивленно:
– Олаф, да ты певец!
Олаф отмахнулся с великолепным высокомерием:
– В моей стране нет викинга, который не умеет слагать
песни. Это не викинг, если знает оружие, но не способен сложить вису. А об этих
землях как не сложить? Зря мои отцы ее не завоевали для себя. Придется это сделать
мне.
Владимир нахмурился:
– А вот те шиш. Эти земли уже завоеваны. Моим прадедом.
Отныне и навеки!
Олаф засмеялся:
– Вольдемар, ты еще не знаешь, что нет земель,
завоеванных отныне и навеки? Всегда сильные народы на богатых землях жиреют, их
завоевывают другие… И так до бесконечности. Так говорят скальды.
– Дурные твои скальды. Дрофа поджарилась?
– Какая дрофа?
– Эту толстую пташку так зовут. Смотри, уже подгорает.
Ели молча, он даже забыл похвалить Олафа. Какая-то черная
кошка незримо пробежала между ними, и спать легли тоже молча.
Однако в ночи он долго лежал с открытыми глазами. Звезды
смотрели холодно и равнодушно, трепещущие языки пламени изредка выхватывали
красный силуэт пасущегося коня, тот исчезал как призрак, растворялся, а потом
внезапно из темноты высовывалась огромная морда. Бархатные ноздри обнюхивали
лицо Владимира, и удовлетворенный конь снова исчезал непривычно бесшумно.
Глава 27
Лес впереди был непривычно желтым, только изредка
поблескивали красные, будто капли крови, кроны. Но солнце все еще жжет плечи,
ибо все ближе и ближе к теплым морям, к жарким странам, куда птицы летят на
зиму.
Олаф вырвался вперед, Владимир услышал его удивленный свист.
Конь викинга стоял на холмике, Олаф махал рукой.
Впереди земля понижалась, а дальше катила широкие волны
огромная река. Дальний берег едва выступал в странной дымке. Там зеленели такие
же вербы, яворы, но по спине пробежала дрожь: там чужие земли!
– Надо по течению, – предложил Олаф. – Народ
везде сидит по рекам. Погадил и – смыло. Снова погадил – опять чисто. А там и
лодочника сговорим.
– Сговорим – это как? Сопрем лодку?
– У тебя в кошеле что-то звенело, – напомнил
Олаф. – А одна монета звенеть не будет.
– Да и у тебя что-то звякало… Тихо!
За дальним гаем взлетела стая ворон. Каркали раздраженно,
кружили в синем небе, явно выжидая, когда можно будет тяжело опасть на прежнее
место.
– Что-то согнало с падали, – заметил Олаф с
великолепным равнодушием. – Ты слишком…
– Олаф, по рекам не только селятся. Гляди, какие колеи
повыбиты! И трава по берегу не растет, почему? Землю копытами утоптали, прямо
камень… Вон даже с деревьев кору драли, нижние ветки посжирали. Думаешь, это у
весян столько скота?
Вороны кружились все ниже, наконец начали опускаться, исчезая
за красными вершинками. Но небо словно бы просматривалось снизу, как сквозь
паутину, даже чуть пожелтело, словно заволакивала пыль. Олаф напряженно
вслушивался, но лицо Владимира внезапно перекосилось.
– Уходим! – крикнул он не своим голосом. – Во
весь опор!
