Викинг грозно захрипел. Белесые брови сдвинулись, синие
глаза метнули молнию. Владимир поежился – так можно дошутиться, – но Олаф
лишь посопел, раздувая ноздри, хольмградец, к счастью, не уточнил, в детстве
всем приходилось бегать от грозного отца.
– Воин должен уметь бегать… Врага догнать, оленя, даже
зайца загнать так, чтобы косой пал замертво!
– Да я что, – сказал Владимир с
неловкостью, – ты не серчай. Если зайца…
– Без труда, – ответил Олаф. – Я тебе
как-нибудь покажу.
– Все, буду примечать длинноухих. Нам бы как раз
зайчатины на обед…
Он умолк, а Олаф вздрогнул, завертел головой. Владимир
видел, как шевельнулись розовые уши викинга. Сам Олаф пригнулся, как дикий зверь,
едва не рычал, зорко и настороженно всматривался, вслушивался.
Донесся стук копыт, потом чистый звонкий голос, распевающий
во все горло. Слов Владимир не расслышал, оба вжались в землю, но место больно
уж неудачное: всадники вот-вот увидят с высоты седел. Вдруг Олаф ахнул
тихонько, а Владимир ощутил, как сжалось сердце.
Всадников было трое. И все трое были великанами в добротных
доспехах и на огромных боевых конях. От них веяло грозной силой, удалью,
несокрушимой мощью. Уздечки позвякивали, копыта били в землю тяжело, мощно.
Владимир толкнул Олафа, в мышиную норку не втиснешься,
поднялись. Передний оборвал песню. Его серые глаза с любопытством рассматривали
двух оборванцев, а Владимир и Олаф все не могли оторвать от него глаз. Что
доспехи, он даже в панцире, явно греческом, шолом блещет так, что глазам
больно, сложный узор, а сверху колышутся по ветру красные с синим перья.
Оружием воин обвесился с головы до ног, и если бы ему не было весен двадцать,
когда тяга к оружию понятна, то даже Олаф назвал бы его дурнем.
Двое всадников, что ехали сзади, одеты проще, но выглядят
намного опаснее. Их оружие легче, вместо панцирей – легкие кольчуги, вместо
тяжелых мечей и топоров – легкие, но длинные сабли. Правда, мечи и топоры тоже
есть, приторочены сзади у седел. Оба с непокрытой головой, но шоломы
выглядывают из седельных мешков. Лица обветренные, битые солнцем и ветрами, без
капли лишнего мяса, только кости и мышцы, глаза похожи на острые наконечники
стрел. Оба как несокрушимые скалы, а кони, не знавшие хомута, – могучие,
налитые мощью звери, даже сейчас всхрапывают враждебно, готовые куснуть чужаков
или ударить копытом.
Владимир толкнул Олафа, поклонился:
– Исполать вам, могучие витязи!
Олаф нехотя поклонился. Его синие глаза жадно щупали богатое
вооружение, могучих коней, мерили ширину плеч богатырей.
Передний, что оборвал песню, спросил с брезгливым
недовольством:
– Что за рвань шляется по Дикому Полю?
По голосу – вятич, да и нос курносый, глаза расставлены
широко, на переносице чашка поместится, стать молодецкая, какой известны
вятичи.
– Погорельцы мы, – ответил Владимир с
поклоном. – Почитай, уся весь пошла огнем. Одни угли остались… Бредем
наниматься к кому-нибудь. Хоть в холопы, жить-то и кормиться как-то надо…
– Да зачем вам жить? – удивился вятич. – Коль
дома свои сохранить не сумели, то вам лучше сгореть со своим скарбом.
Двое старших молчали. Владимир чувствовал на себе
придирчивые пытливые взгляды. Один золотоволос, высок, другой коренастее и
шире, а волосы черные как вороново крыло. Глаза чуть вприщур, и даже не будь
узких, как шнурок, усов, Владимир признал бы печенега. Наконец передний сказал
укоряюще, Владимир сразу ощутил мягкий говор киянина:
– Так что ж бредете в ту сторону? Русь вон в той
стороне! Попадетесь диким людям, они сразу аркан на шею! Мужики крепкие. Будете
жить со скотом, жрать со свиньями.
– Дык откуда ж знать, – сказал Владимир
робко, – в какой стороне что? Мы ж никогда из веси и не выходили-то…
Молодой вятич гордо выпрямился:
– Эх, народ! Пошто живете?
Тот, которого Владимир определил как печенега, спросил
внезапно:
– А что молчит твой спутник?
Голос его был резкий, свирепый, в нем еще звучала дикость и
жестокость степняка. Темные глаза, такие же темные, как и у самого Владимира,
впились в его лицо.
– Немой, – ответил Владимир печально. – Да и
дурачок он. Потому такой здоровый.
Веский довод вроде бы удовлетворил печенега, он перестал
щупать оценивающим взглядом могучие мыщцы Олафа, мерить его плечи. Киянин хотел
что-то сказать тоже, но Владимир перебил льстивым голосом:
– Вы и есть знаменитые поединщики, что ездят по Дикому
Полю в поисках чести и славы? У нас о вас песни поют!
Киянин ответить не успел, молодой вятич кичливо выдвинулся
вперед:
– Простые витязи на пирах киевского князя аки свиньи
упиваются, а лучшие… ищут супротивников! Мы рубежи земель наших охраняем, дни и
ночи ищем, с кем бы нашу силушку незнаемую померить, с кем-то удалью
поверстаться!
– Как это достойно, – ответил Владимир с
почтением. Он поклонился еще ниже. – Земной поклон от простых тружеников!
Не будь вас, нас бы уже давно и куры лапами загребли. А так сильный ищет
сильного, чтобы утвердиться над ним в доблести, а мы за вашими широкими спинами
просто живем да хлеб жуем…
Вятич весело засмеялся, шевельнул ногой, конь мощно двинулся
мимо. Олаф в отчаянии замычал, знаками показывал Владимиру вслед всадникам.
Владимир отрицательно качал головой. Киянин оглянулся:
– Что мычит этот несчастный?
Владимир сказал торопливо:
– Не обращайте внимания. Дурачок от рождения, это ж
видно. В детстве из люльки уронили. Головой о пень! Он вырос в нашей веси самым
сильным. Любит бороться, а когда вас увидел… ну, сами понимаете.
У младого вятича глаза заблистали весельем.
– Бороться с этим придурком? А почему бы и нет?
Печенег хмыкнул, а киянин, явно старший, сказал брезгливо:
– Мы боремся с равными. Не личит богатырю схлестываться
с простолюдином. А земляных червей везде довольно, пусть с ними и барахтается.
– Да где тут они, – пробормотал Владимир. Он
держал голову склоненной, прятал злой блеск глаз: не личит народным заступникам
так пренебрежительно о простом люде. – Копаются в земле далеко, в
безопасности.
– Тогда с медведями, – буркнул киянин.
А вятич сказал гордо:
– А в безопасности, потому что есть кому принимать все
удары!
Они проехали мимо, уже не поворачивая головы. Олаф тихонько
шагнул следом. Владимир предостерегающе зашипел, но викинг уже в три
стремительных прыжка нагнал печенега, и Владимир, кляня Олафа за дурость,
поспешно бросился вслед киянину.
К счастью, вятич во все горло завопил прерванную песню.
Владимир взапрыгнул сзади на круп коня киянина, тот от неожиданности присел, и
тут же кулак Владимира обрушился на затылок витязя, как молот. Тот вздрогнул,
как сосна от удара топором. Владимир спешно толкнул с коня обмякшее тело, сам оказался
в седле и с саблей в руке. Олаф ухватил печенега за плечо и с такой силой
дернул, что богатырь пролетел по воздуху как мешок с сухими листьями. Конь
шатался, присел, стараясь удержаться на четырех, а его хозяин на той стороне
тропки обрушился сверху на кусты, затрещало, мелькнули и повисли вверх
подошвами добротные сапоги.
