– Под моим началом – артиллерийская бригада и
карабинерский полк. За мной они пойдут в огонь и воду.
Он многозначительно посмотрел на озадаченного Булгарина и
добавил строго:
– Но это я так, к слову. Для осведомленности.
Уже на улице Булгарин ломал голову: что хотел сказать этим
отважный генерал? Да, у него одного достаточно сил, чтобы захватить власть и
сместить императора.
Но на чьей стороне он окажется?
В воскресенье он с Олей поехал в театр. Весь Петербург
давно ожидал приезда знаменитого тенора Андароччи, о его необыкновенном голосе
говорили с восторгом уже с прошлого сезона. Все знаменитости Франции и Италии,
так уж повелось, сразу же приезжали в Петербург и Москву, именно в богатой
России они делали наибольшие сборы.
В Петербурге переняли дурную моду приходить в театр
после первого акта, а то и после первого действия, но на этот раз зал был полон
еще перед началом.
Оля с восторгом рассматривала зал в лорнет. Зрение у нее
было совсем не дворянское, орлица позавидует, но ей нравилась изящная вещица,
изделие французских умельцев-ювелиров. Александр подарил, чтобы у нее было
время для нужной паузы в разговоре, когда нужно спешно собраться с мыслями. У мужчин
для этого служат табакерки с нюхательным табаком, трубки для курения, когда
вроде бы занят набиванием табака или возжиганием, а на самом деле лихорадочно
шаришь в пустой голове в поисках удачного ответа.
Ложи блистали расшитыми золотом камзолами и мундирами.
Вельможи и сановники, генералы и родовитые князья, знатнейшие дамы, графини,
баронессы, княгини, все в роскошнейших платьях, невообразимые прически,
драгоценности, жемчужные колье, золотые серьги с бриллиантами, алмазные диадемы
в затейливо убранных волосах, рубиновые ожерелья…
И над всем собранием, даже в партере витает дух
богатства и благополучия. Генералы и сановники, с голубыми и алыми лентами
через плечо, неторопливо раскланиваются, занимают места, готовятся с
удовольствием внимать знаменитому певцу в добротном спектакле. Но по-настоящему
знаменитым любой певец становится, лишь завоевав сердца взыскательных россиян в
столице, ибо те видели-перевидели известнейших певцов и музыкантов.
Внезапно зал зашевелился, по нему пронесся вздох.
Генерал-полицеймейстер быстро отдал распоряжения помощникам, так же быстро
прокатился по ковровой дорожке навстречу Александру I. Тот вел супругу, за ними
двигалась свита блистающих драгоценностями придворных дам.
Они вошли в свою ложу, государыня села впереди с придворными
дамами, позади встали приглашенные в их ложу. Засядько рассмотрел князей
Трубецкого и Заболоцкого, а также двух иностранных послов. Александр I обвел
безучастным взором зал, заприметил Засядько, кивнул.
Засядько ответил на поклон, а когда Оля прошептала что-то
восхищенное, пробормотал:
– Глупенькая, он не меня заметил… Весь зал давно уже таращит
глаза на тебя!
– Я что-то не так надела? – испугалась она.
– Ты выглядишь как цветок среди чертополоха.
– Ну, скажешь еще, – шепнула она, а щеки ее залились девичьим
румянцем.
Он смотрел с любовью и нежностью. Это удивительное свойство
краснеть так мгновенно и отчаянно всегда приводило его в восторг. И в то
же время она была смелой, отважной, не сидела сложа руки. А встретив
наглеца, не тушевалась, а, прямо глядя в глаза, давала резкий отпор.
В самом деле, едва они появились, на них были
устремлены многие взоры. О нем знали как о лихом воителе, ставшем
администратором, мол, пользуется безграничным доверием государя, с ним надо
держать ухо востро, а она сразу же по приезде завоевала славу одной из
красивейших женщин столицы, если не красивейшей, и такое мнение света за эти
годы не померкло ни на один день. Каждую весну на балу у губернатора вспыхивала
то одна, то другая звездочка, но проходил год, и вот уже щечки поблекли, взгляд
потускнел, а девичья грация неуловимо быстро сменяется нездоровой полнотой, к
которой особенно склонны русские женщины. Ольга Засядько, как все видели,
оставалась вечно юной царевной…
Тенор в самом деле был неплох. Молод, красив, только уверенности
в нем еще не чувствовалось, но это Засядько отнес скорее к достоинствам. Пока
человек не уверен в себе, он работает вдвое больше.
Зал восемь раз вызывал певца на бис, восторженные зрители
бросали на сцену цветы. Тот раскланивался, посылал отзывчивым слушателям
воздушные поцелуи. Засядько ясно видел в темных, как маслины, глазах
неподдельное счастье. Если уж признал Петербург, богатый и взыскательный, то
признает и остальной мир!
– Спасибо, – сказала Оля горячо. – Ты
удивительный! Хоть и редко вывозишь меня в театр, но всегда так удачно!
– Это тебе спасибо, – ответил он искренне. – Ни
жалоб, ни стенаний на то, что держу затворницей…
– Это ты держишь? – возмутилась она. – Какая
самоуверенность!
Смеясь, они спускались к выходу из театра. В самом
деле, больше всего ее держат дети, что растут не по дням, а по часам, –
сильные, налитые жизнью, звериным здоровьем, не желающие спать ни днем ни
ночью, готовые ходить кувырком с утра до вечера, на лету хватающие все обрывки
разговоров, подбирающие знания отовсюду, будь это степенный рассказ профессора,
зашедшего в гости к Засядько, или мат пьяного извозчика…
У подъезда царила обычная сутолока, когда иззябшие в
ожидании кучера и форейторы наперегонки кидаются к ступенькам, едва завидят
фигуру барина. Крик, свист и щелканье кнутов, вопли, ругань, всяк торопится
отъехать первым. Наше российское бесстыдство, подумал Засядько с отвращением.
Еще когда тенор пел, иные находчивые уже вставали и пробирались к выходу, топча
ноги оставшимся и мешая им увидеть концовку спектакля! Такой граф по манерам не
ушел от своего извозчика, а умом и вовсе не передюжит даже подошвы своих
дорогих сапог.
Возле подъезда повозки сшибались корпусами, задевали друг
друга колесами, стоял треск и щелканье бичей. Испуганно ржали лошади. Для форейторов
было делом чести подать карету раньше других, обойти кучеров, тут не до
соблюдения приличий, побеждает сильный да ловкий, а со слабыми не считаются
даже в просвещенной Европе, здесь же вовсе Россия…
Засядько с отвращением смотрел, как иные давили народ,
ломали повозки других театралов, ломились сквозь толпу, как свиньи через камыш,
будто дикие звери спасались из пожара. Вот она, Русь, с ее широтой души: от
слез умиления во время спектакля до грязного мата и смертоубийства сразу же
после него!
Василь, гордо восседая на козлах, сумел пробиться к
подъезду. Александр подал руку Оле, помог влезть, сам втиснулся рядом. Повозка
была легкая, маневренная, и Василю удавалось протискиваться там, где застревали
другие.
Их обогнала карета, больше похожая на боевого слона ударной
армии Ганнибала. Богато украшенная золотом, тяжелая, массивная, на толстых
крепких колесах, она будто и была рассчитана на столкновения с другими. Лошади
запряжены цугом, восемь пар, нелепейшая мода, непрактичная на Руси, форейтор
стегал коней и орал во весь голос, а далеко позади кучер щелкал кнутом.
В крохотном окошке, похожем на бойницу, мелькнуло хмурое лицо с хищно
загнутым носом.
