– Александр Дмитриевич…
– Господи, Внуков! Ты почему такой… прямой? Я говорю не
о вампирах. Невский, Донской, Суворов – и сейчас с нами воюют, верно?
– Вы ненасытны, – упрекнул Внуков, не
сдержавшись. – Что еще надо? Ведь что-то гнетет, я же вижу! Другой сказал
бы на твоем месте: я сделал больше, чем дано человеку. И всего добился
сам, своим талантом, волей, трудолюбием. Я счастлив!
– Ты мой друг, и я могу сказать, что было бы для меня самым
большим счастьем…
Внуков весь превратился в слух. Что может осчастливить этого
титана?
– Увековечить свое имя… – прошептал Засядько, –
где-нибудь… на обратной стороне Луны!
Он невольно засмеялся, наблюдая за другом-ракетчиком. Тот
отшатнулся, словно кот, попавший передними лапами в горячее молоко.
– Эх, дружище, – сказал Засядько невесело, – ты
даже и на миг не допустил мысль, что я сказал это серьезно… – И снова
уткнулся в расчеты.
– До Луны далеко, – заметил озадаченный Внуков, не
зная, что и подумать. – Только праведники увидят ее обратную сторону.
– Надеюсь, что праведники, – буркнул Засядько. –
Правда, я праведность понимаю иначе. И не после смерти, а при жизни
увидят… Ведь я так много сделал, чтобы они достигли Луны!
– Побойся Бога, Александр Дмитриевич, – прошептал
Внуков побелевшими губами, – что ты говоришь? Какая Луна? Мы же занимаемся
боевыми ракетами! Боевыми!
– Это ты ими занимаешься. А я уже строю междупланетные.
Конечно, пока что в уме. Но разве не все строилось сперва в уме? А потом и
до Луны доберутся, и до других планет.
Часть IV
Глава 40
Оля разбирала библиотеку, щурилась от яркого солнца, что
светило в оба окна. В сыром и туманном Санкт-Петербурге чистое небо вообще
редкость, а сейчас на удивление еще и жгучие лучи, которые делают кожу розовой,
а затем, если не слезет, как с линяющего кузнечика, даже светло-шоколадной.
А у Александра вообще кожа цвета темной меди, вспомнила
она с удивлением. Ладно, малороссы смуглы сами по себе, но он еще и никогда не
прячет лицо от жгучего солнца, он смотрит не щурясь навстречу штормам, вьюгам,
жарким и холодным ветрам.
Книги были расставлены по-новому, когда громкий голос
дворецкого объявил о прибытии полковника Васильева. Оля удивилась, даже чуть
встревожилась, что могло понудить этого человека явиться к ним в дом, велела:
– Проводи в гостиную.
Васильев вошел, лучась радушием и расточая улыбки. Он, как
всегда, был одет с иголочки, от него пахло духами. Держался подтянуто, злые
языки намекали на корсет, движения были подчеркнуто уверенные.
– Милая Ольга Зигмундовна! Мое почтение…
Он приложился к ее руке, Ольга едва не отдернула. Он словно
бы скользнул по ее пальцам мертвецки холодными губами дальше по руке, а это
было крайне неприятно.
– Что привело вас в наш дом, Андрей Иванович?
Он развел руками:
– Я надеялся застать Александра…
– Александра Дмитриевича? – уточнила она холодным
тоном.
Он обезоруживающе улыбнулся:
– Да-да, но в приватной беседе мы зовем друг друга…
Удивлены? Да, я знаю, старые стычки долго помнятся, но здесь нам зачастую
приходится работать рука об руку на благо Отечества. Да и что вспоминать о
грехах и проступках молодости? Жаль, не застал. У меня к нему приятная
новость…
Он загадочно улыбнулся. Ольга прижала ладони к груди:
– Неужто получилось с ракетами?
– Даже более того, – ответил Васильев еще
загадочнее. – Где он сейчас? На Охтинском заводе? Я поеду прямиком к
нему.
Он откланялся, сожалеюще развел руками, сделал несколько
шагов к двери, а затем, держась за ручку, внезапно повернулся:
– Кстати, Ольга Зигмундовна… А почему бы вам не
съездить со мной к своему супругу? Он будет не только удивлен, но и рад
безмерно!
Она покачала головой:
– У него очень серьезные дела. И опасные, к
сожалению. Он не любит, когда я бываю вблизи ракет.
– Жаль, жаль, – сказал он проникновенно. –
А так мы могли бы принести ему радость вместе. Он тут же оставил бы завод,
ибо новость того стоит.
Ольга заколебалась:
– А он в самом деле покинет завод? И вернется
домой?
Васильев развел руками:
– Домой или… в императорский дворец, как уж он сочтет
нужным. Но и туда ему надо являться с вами, случай особый.
Заинтригованная, она не заметила, как сделала шаг вперед.
Так хотелось, чтобы у Александра осуществился последний проект с ракетами!
Васильев тут же услужливо подхватил ее под локоть, подвел к
двери. Дворецкому кивнул:
– Будут спрашивать, скажи, госпожа поехала на Охтинский
завод. Вернется лишь к вечеру.
Она опомнилась, сказала торопливо:
– Не могу же я выйти на улицу в таком виде? Погодите, я
переоденусь быстро.
Васильев стиснул зубы и в бессилии выругался, когда она
заспешила вверх по лестнице. Он знал, что означает быстро у женщин. Особенно
когда требуется хоть чуть что-то изменить в одежде. Только шляпок перемерить
приходится десятки, да еще каждый раз загибая поля, меняя перья, раздвигая их
то так, то эдак…
Он не успел истощить свой запас ругани и до половины, когда
сверху раздался торопливый голос:
– А вот и я. Надеюсь, я не очень долго?
Васильев отступил на шаг, ошеломленный как изменившейся
красотой этой удивительной женщины, так и той быстротой, с какой она сменила
одежду полностью с домашней на дорожную. Да еще и подобрала легкий плащ, гармонирующий
с цветом ее глаз.
Он подал ей руку, когда спускались, подсадил в карету. Его
прикосновения были неприятны, но она стерпела, ибо если Александр с ним
общается и даже называет по имени, то, значит, либо старая вражда забыта, либо
Александр ставит дело и работу выше личных симпатий и личной неприязни.
А она, как верная и любящая жена, должна вести себя так же, как муж.
Лошади несли карету быстро, возница управлял ими умело.
Копыта звонко цокали по брусчатой мостовой, дома мелькали по обе стороны уже не
такие серые, а словно бы расцвеченные солнечными лучами. Прохожих почти не
попадалось, как и экипажей. Рабочий день был в разгаре, а на вечера и балы, как
и в театры, начнут съезжаться ближе к ночи.
Они свернули с Невского проспекта, кони пошли по узкому
переулку, едва не задевая колесами за стены. Оля сказала обеспокоенно:
– Мне кажется, к заводу надо было ехать по улице вправо.
