– И без масонов можно делать карьеру. У меня на
столе лежит запрос из Санкт-Петербурга. Им требуются офицеры на боевую службу.
У нас гарнизон невелик, потому мне предписано выделить всего троих. Но
зато самых храбрых, стойких, беззаветно преданных вере, царю и Отечеству. Если
я ослушаюсь, пошлю не тех… ну, всегда есть соблазн из этой дыры послать по
протекции родственника или любимчика, с меня самого голову снимут!
– А… куда? – спросил Александр едва слышно.
– В Санкт-Петербург. – Полковник внезапно
улыбнулся. – Но я не думаю, что воевать придется на улицах столицы. Однако
где – это вопрос строжайшей государственной тайны! Не только я, но думаю,
даже в высших кругах столицы еще не знают. Пока что знают только двое.
– Кто?
– Его императорское величество Павел Первый и… фельдмаршал
Суворов!
Адъютант напрасно прислушивался, двойные двери были прикрыты
плотно, а полковник говорил в глубине кабинета, нарочито понизив голос. Похоже,
дело было серьезное, потому что разговор был долгий. Подпоручик совершил то, о
чем долго будут говорить между собой офицеры, одни с восторгом, другие с
завистью, но все-таки при желании можно усмотреть и нарушения.
Наконец дверь распахнулась, адъютант с готовностью
вытянулся. Еще больше вытянулось его лицо. Полковник, известный суровым нравом,
провожал подпоручика, дружески обнимал за плечи и всячески выказывал ему
расположение, демонстрировал внимание. Голос полковника был ласковым, это было
непривычнее, чем если бы горилла вздумала петь цыганские песни.
– И еще я пообещал привезти вас завтра вечером на бал.
У нас городок маленький, новости расходятся быстро. Местное светское
общество горит любопытством увидеть вас. Это было так романтично! Местные
красавицы уже сегодня будут делать прически, чтобы вам понравиться. Не понимаю
эту французскую моду, когда даже спать приходится сидя, чтобы не разрушить эти
башни из волос… Разве мы на прически смотрим?
Он подмигнул заговорщически. Александр ощутил, что краснеет.
Он все еще старался смотреть на женщин как на существ, во имя которых
совершаются подвиги. Но то, что видел до сих пор, укладывалось больше в понятие
девок и баб, какие бы знатные фамилии ни носили и какие бы пышные прически ни
сооружали.
Полковник похлопал его по плечу:
– Вижу, знаешь, куда смотреть! Нам, мужчинам,
надо задницу пошире да вымя побольше. А все остальное – мелочи…
Так что завтра вечер ничем не занимай, любование луной на берегу реки
отложи – мне уже об этом донесли. Я начинал тревожиться, мало мне
пьяниц да бретеров! Но вишь, каким концом обернулись твои любования красотами!
Я пообещал привезти тебя, не подведи.
– Я сделаю все, что скажете, – пробормотал
Засядько. – Я ведь вижу, что вы обо мне заботитесь!
– Ты сам о себе заботишься, – проворчал полковник, но
вид у него был польщенный. – Ты хоть знаешь, кого спас?
– Ну, людей в карете…
Полковник отшатнулся в удивлении, потом расхохотался так,
что закашлялся, побагровел, глаза стали выпученными, как у вареного рака.
– Ну, – проговорил с трудом, – ну… предполагал невежество…
только ли невежество?.. но чтоб такое… Еще могу понять, что раньше ты не знал
эту ясную звездочку, хотя это представить трудно, все о ней только и говорят…
Но как ты даже не поинтересовался теперь?
Он смотрел так, словно ждал немедленного признания в
какой-то хитрости. Засядько сказал встревоженно, голос стал умоляющим:
– Вы только не сердитесь!.. Я бы спросил… потом.
А вчера времени не было, потом было не у кого узнать… Ну и все такое.
– Ты просто урод, – изрек полковник. – У тебя
в голове что-то не так. Царя-императора там не хватает. А то и вообще
валеты королей гоняют. Ты, случайно, дамой туза не бьешь?.. Это же ехали
Вяземские! Кэт, княжна, а с нею учитель французского и двоюродная тетушка!
Кэт – единственная наследница древнейшего рода князей Вяземских… и
богатейшая, к слову о птичках.
По лицу юноши он понял, что его слова отскакивают от него
как от стенки горох. Зато заблестевшие глаза показали, что прелестную княжну
запомнил.
– Завтра, – напомнил полковник. – Готовься!
Ошеломленный Александр бегом спустился по ступенькам на
улицу. Сердце колотилось, как будто хотело выпрыгнуть, кровь бросилась в
голову, он чувствовал неистовую радость.
Навстречу шли трое офицеров. Расфранченные, духами разит за версту.
Идут так, будто им принадлежит если не весь мир, то хотя бы Херсонщина. Однако
при виде молодого подпоручика на их лицах появились кислые улыбки.
Один сказал тягучим голосом:
– Да, завтра тебя осыплют цветами. Тут вовсе можно прыгать
до неба.
– У губернатора о тебе только и разговоров, –
буркнул второй завистливо.
Третий кивнул нехотя. Вид у него был таков, что он знает
все, о чем говорится у губернатора, ибо он близок к высшим кругам города, знает
всех и его знают тоже.
Александр даже не понял сперва, потом развел руками. Цветы
так цветы, и хоть из всех приемов предпочитает приемы со шпагой, но стерпит и
прием у знатных мира сего. Главное же, о чем эти трое несчастных и не
догадываются, он через неделю покинет эти безрадостные степи и поедет в Санкт-Петербург!
А оттуда… куда оттуда? Явно за кордон, потому что
Суворов никогда свою страну не защищал. Он воюет только в чужих странах!
И войны его всегда наступательные.
Когда они прибыли к особняку губернатора, у ворот уже стояло
десятка два карет, а у коновязи оседланные кони лениво жевали отборный овес.
Полковник хмыкнул:
– Наши кавалеры времени не теряют… На балах да пьянках
только и живут, а на службу – так, отлучаются.
– Для чего шли в офицеры? – спросил Александр с
недоумением.
– А сколько блеска в эполетах, аксельбантах, золоченых
шнурах? Они, как вороны, клюют на все блестящее. А нынешние женщины так
вовсе вороны из ворон…
Они взбежали по мраморным ступеням. Роскошно одетые слуги в
ливреях распахнули перед ними массивные двери. Полковник выпрямился, лихо
подкрутил усы. Он разом помолодел, в глазах появился лихорадочный блеск.
Пройдя через большую комнату, они оказались перед
распахнутыми дверьми в большой зал. Оттуда неслись звуки оркестра, и, когда
Засядько встал на пороге, его ослепил блеск множества свечей, хрустальных
люстр. Даже массивные канделябры, начищенные до нестерпимого блеска, старались
уколоть глаза богатством и роскошью. В залитом ярким светом зале уже был
почти весь высший свет Херсона. В глазах рябило от роскошных платьев,
драгоценностей, блеска эполет, богато украшенных мундиров.
Оркестр играл не очень умело, но старательно и громко.
Шелест множества голосов, мужских и женских, напомнил Александру раков,
трущихся панцирями в тесном ведерке.
