Дворецкий громогласно назвал их, явно гордясь зычным
голосом. Александр увидел, как сразу разговоры умолкли. В их сторону
повернулись десятки голов. Полковник выпрямился еще больше, грудь выгнулась
колесом, а живот подтянул так, что тот почти прилип к спине.
Деревянно шагая, он повел смущенного Александра через зал.
Они сделали всего пару шагов, как к ним быстро шагнул немолодой грузный человек
с орденской лентой через плечо. Парик был сделан тщательно, но так, словно
хозяин все же старался сделать его как можно незаметнее, раз уж в угоду моде необходимо
прятать собственные волосы.
– Дорогой Петр Саввич, – провозгласил он густым басом и
раскинул объятия, – ты так редко бываешь здесь! А тут двойная
радость: ты догадался привезти и этого замечательного юношу, о котором говорит
весь город!
Александр почтительно поклонился градоначальнику. Тот
излучал радушие, в нем чувствовались сила и уверенное достоинство. От него
пахло хорошим французским вином, но такому медведю, подумал Александр, надо
споить целый винный подвал, чтобы свалить под стол. Наверняка пьет еще и для
того, чтобы других свалить, пусть в пьяной болтовне выбалтывают то, что трезвый
придерживает.
Он чувствовал на себе пытливый взор, не знал, что ответить,
а от него определенно ждали какого-то ответа.
– Я счастлив, – сказал он, запнулся и повторил: –
Я просто счастлив! Что я могу еще сказать? Вы же видите, я счастлив быть
здесь.
Градоначальник довольно хохотнул, обнял молодого офицера. За
витиеватыми речами часто кроется неискренность, а умелое построение речи
говорит скорее о частом повторении одних и тех же апробированных выражений.
Этот же молодой офицер сказал бессвязно, смущаясь, что привело его в восторг.
– Юноша, здесь все свои, – сказал он искренне. –
И все рады вам. Чувствуйте себя как дома. Отныне двери нашего дома всегда
для вас распахнуты!
Засядько поклонился. Он был смущен, физически чувствовал
взгляды всех собравшихся. Да, он из незнатной семьи, а правила светского
обхождения понаслышке да по книгам не выучишь. И как бы ни ступил, будет
видно, что рос и воспитывался в диких степях Украины, с детства привык скакать
на горячем коне и никогда не ходил под присмотром нянь и гувернеров.
Внезапно совсем близко раздался радостный возглас:
– Вот он, наш спаситель!
К нему, приятно улыбаясь, тетушка вела зардевшуюся Кэт.
У Александра остановилось дыхание, настолько она была божественно
прекрасна. Ее большие голубые глаза смотрели восторженно, с детским обожанием,
на щечках расцвел румянец, пухлые губы вздрагивали, растягиваясь в радостную
улыбку. Ее пышные волосы были убраны в высокую прическу, там блистали
драгоценности, длинная лебединая шея беззащитно открыта, у Александра защемило
сердце от прилива нежности, а руки дернулись укрыть ее, защитить, уберечь от
опасности снова.
У нее был глубокий по последней моде вырез на платье.
Александр ощутил, как тяжелая горячая кровь прилила к его щекам, залила шею. Их
глаза встретились, он увидел, что она поняла по его взгляду, почему он
покраснел, и румянец на ее щеках стал еще ярче. У нее была ослепительно
чистая нежная кожа, он видел ее девичьи округлости, как ни старался отвести
глаза, его обволакивал нежнейший, едва уловимый запах духов, от которого сердце
едва не выпрыгивало, а голова кружилась, а она так же зачарованно не могла
оторвать взгляда от юношеского, но мужественного лица с резкими чертами и
упрямо выдвинутой челюстью.
Молчание длилось, как им показалось, вечность и еще раз
вечность. Затем губернатор взял ее нежные пальчики в свою огромную ладонь,
поднес к губам:
– Милая Кэт… На месте этого юноши каждый бы бросился хоть на
сотню разбойников, если понадобилось бы спасать тебя!
Вблизи стояли офицеры с бокалами шампанского в руках,
прислушивались. Слова губернатора приняли с одобрительными возгласами:
– Что на сотню – на тысячу!
– На армию!
Губернатор бросил на них уничижительный взгляд, добавил:
– Вряд ли у кого-то это получилось бы так же блестяще, но,
милая Кэт, ради вас в самом деле каждый из нас бросится на штыки!
Он еще раз поцеловал ей руку, передал полковнику. Тот,
приложившись губами к ее пальчикам как к святыне, сказал торжественным голосом,
словно читал завещание о получении им огромного наследства:
– Милая Кэт, позвольте представить вам моего юного друга,
подпоручика Александра Засядько!
Он отступил на полшага, поклонился. Александр тоже склонил
голову, чувствуя себя глупо в тугом мундире, затянутый, скованный церемониями.
Казачий сын, привыкший скакать навстречу ветру с раскрытой грудью, когда же
привыкнет? Жарко, воздуха не хватает, воротничок давит, как чужая рука на
горле.
Кэт не могла оторвать от него глаз. Сейчас он
показался еще выше, чем тогда, когда в белой, расстегнутой на груди
рубашке бросился спасать ее, как часто спасал в ее снах волшебный принц. Он был
красив, как сам Сатана, и в тугом мундире выглядел как дикий конь, на которого
возложили седло, но который все равно никому не позволит в него сесть.
Годы учения в привилегированном училище не вытравили
свободолюбивый дух, и если бы она уже не узнала, что красивый молодой
подпоручик русской армии не князь и даже не дворянин, а сын знатного казака, то
все равно безошибочно признала бы в нем человека, рожденного в седле и
вскормленного с конца копья.
– Добрый день, – сказал он внезапно охрипшим
голосом. – Вы… танцуете?
– Да, – ответила она поспешно. Голос ее был чистый, как
колокольчик, у него сладко отозвалось сердце. – Вы… приглашаете меня?
– Уже пригласил, – сказал он еще торопливее.
Он видел в ее глазах то же самое, что чувствовал и он.
Вырваться хоть на время танца из-под плотной опеки старших, когда тебе дышат в
затылок и подсказывают каждое слово. И пусть за ними все время будут
неотрывно следовать взгляды всего зала, но все-таки они вдвоем смогут ощутить
хоть слабую тень тех минут, когда он, сильный и красивый, в белой рубашке,
распахнутой на широкой груди, подхватил ее, слабую и трепещущую, держа в одной
руке саблю, ощутил легкий аромат ее духов, а ее пронзила сладкая дрожь от
прикосновения его сильных рук…
Однако им пришлось дожидаться, пока окончится предыдущий
бесконечный манерный танец. Фигуры в одинаковых напудренных париках двигались
по кругу как восковые. Одновременно приседали, кланялись, лица у всех как
маски, непристойно выказывать какие-либо чувства. Александру они напоминали
фигурки на больших часах.
– Я слышала, – сказала она тихо, глядя на
танцующих, – что в Вене создан новый танец. Его назвали вальс…
Александр кивнул. Вальс он не танцевал, но слышал о нем от
поручика Ржевского. Правда, поручик спутал Штрауса со страусом, который несет
самые большие яйца, наверное, потому Ржевский и заявил в офицерском собрании
глубокомысленно, что, мол, теперь знает, почему Штраус пишет именно вальсы.
