– Иди в большой мир, юноша. Ты силен духом, мир тебя не
одолеет. Неси людям убеждение, что дух сильнее плоти, что разум выше скотства,
что духовность и наука важнее красивых вещей и сытной пищи…
Александр при слове «наука» вздрогнул, и старик это заметил.
У юноши были свои причины, но Геннадий Иванович истолковал его чувства
по-своему.
– Да, – сказал он убежденно, – наука и культура!
Было время, когда наукой занимались только при монастырях. Многие важнейшие
открытия до недавнего времени сделаны монахами. В монастыре Коперник
создал свое учение, Кампанелла писал книги, Паскаль занимался математикой и
философией… Но сейчас, когда образование и развитие общей культуры победоносно
идут по странам, когда заниматься наукой стало модным, а короли дают на
лаборатории и печатанье книг деньги, иди в мир, отрок! Там возможностей больше.
И помни: дух силен, плоть немощна.
Он встал и торжественно перекрестил юношу. Александр
почтительно наклонил голову, принимая благословение.
– Спасибо, Геннадий Иванович!
– И последнее, что скажу, – сказал старик
негромко. – Избегай уходить из мира… не уходя из него внешне.
Засядько вскинул брови:
– А… как это?
– Сейчас многие умные люди хотят улучшить мир. Но все хотят
по-своему. Каждый убежден, что прав именно он… а это опасно. Вообще на свете
нет ничего опаснее!
– Почему?
– Даже умные люди не все… добрые. Да и добрые могут наделать
много зла, когда сочтут неверный путь за верный. А ошибиться легко, ибо
что можно наверняка сказать о дороге, что уходит за горизонт?
Он сказал настороженно:
– Геннадий Иванович, я не все понимаю, о чем вы говорите.
– Я говорю об иезуитах, масонах, хлыстах,
армагеддонистах, мафусаилистах, скопцах… многих других, которые спешат
объявить, что только они знают, как построить царство небесное на земле! Не
спеши к ним присоединяться. Ты горяч, можешь увлечься. Посмотри раз, посмотри
другой. А на третий раз можешь увидеть то, что они сами не замечают в
себе.
– Обещаю, – сказал Александр твердо.
«Мир не настолько велик, – подумал он, – чтобы я
его не взял в кулак, как созревший орех. Но нужен сильный дух, дабы идти по
нему, а не стоять…»
А плоть он уже укрепил!
Часом позже Засядько, задумавшись, шел по бульвару.
Вспомнился разговор с Кенигом. Что придется несладко, знал и сам. Выходец из
бедной провинциальной семьи не мог рассчитывать на хорошую должность. Он и
дворянином стал лишь благодаря указу, приравнявшему украинскую старши?ну к
российскому дворянству. Но указ указом, однако царские чиновники проводят свою
политику.
Все-таки он не дворянин, тем более – не потомственный,
не столбовой, и хотя к ним приравнен, но доказывать боярским сынкам приходится
кулаками. Пока что кулаками.
Вдруг кто-то свирепо рявкнул:
– Подпоручик Засядько!
Александр щелкнул каблуками и мгновенно вытянулся. За спиной
весело засмеялись. Засядько оглянулся и тоже улыбнулся. К нему подходили
два друга по корпусу – Балабуха и Быховский. На мундирах у обоих сверкали
значки прапорщиков. Лицо Быховского сияло: он искусно подражал голосам старших
офицеров и часто пользовался своим умением. Мог говорить самым низким басом,
как директор училища князь Дранде, и писклявым дискантом, как преподаватель
словесности Богомолов. А сам был хрупким и легким, словно мотылек.
– Что-о новенького? – спросил Балабуха, растягивая
слова. – Как сдал?
В отличие от Быховского это был широкоплечий,
мускулистый крепыш с кирпично-красным, будто налитым солнцем лицом,
огненно-рыжими волосами, коричневыми веснушками вокруг носа. Глаза у него были
ясно-голубые, странное сочетание, но в этих краях нежданно-негаданно
пробуждается то кровь скифов, то берендеев, то исчезнувшей чуди, то вообще
странных людей, населявших земли чуть ли не до потопа. Руки у Балабухи были
короткие, толстые и заканчивались увесистыми кулаками.
Александр молча достал свидетельство. Друзья одновременно
склонили головы и больно стукнулись лбами. Быховский сморщился и преувеличенно
скорбно потер ушибленное место, он-де не такой твердоголовый, а Балабуха
принялся читать вслух:
– «…Науку инженерную и артиллерийскую знает превосходно,
по-французски говорит и переводит весьма изрядно, по-латыни разумеет, а в
гистории и географии хорошее начало имеет…»
[1]
– Счастливчик! – заметил Быховский. – Нам бы
такие.
– Ничего, – утешил товарища Балабуха. – Мы еще
себя покажем.
– Покажем, – огрызнулся Быховский. –
С гатчинцами?
Настроение у всех троих сразу же испортилось. Они пошли
дальше молча. Уже год, как умерла императрица Екатерина II, и положение в
военном деле сразу же ухудшилось. Несмотря на женскую ограниченность или
благодаря ей, императрица имела смелость признавать собственную
некомпетентность в ряде вопросов и полагаться на людей более сведущих.
В военном искусстве она не стесняла инициативы полководцев –
фельдмаршалов Румянцева, Потемкина, Суворова. В результате ее политики
русские войска одержали ряд блестящих побед над турками и значительно расширили
владения Российской империи на юге.
Зато сменивший ее император Павел… Армия по его приказу
надела зауженные немецкие мундиры, солдаты обязаны были носить парики с
косичками и буклями. Широкий славянский шаг был сокращен по прусскому образцу.
За нарушение строя каждого ждала жестокая кара, а то и смерть под шпицрутенами.
Парады стали проводиться ежедневно и нагоняли ужас как на солдат, так и на
офицеров.
– Туго нам придется, – проговорил Балабуха
озабоченно. – Солдата в случае нарушения ружейного приема ждет кара, а
нас – Сибирь. Теперь на парадах солдаты обязаны появляться в длинных
темно-зеленых мундирах с красными обшлагами, в длиннющих суконных гетрах и
тупоносых ботинках. Сам видел новую форму, клянусь! Да, забыл, еще в белых
штанах! Представляете? На голове у каждого сверкает начищенный кивер, из-под
него выглядывают букли, а сзади торчит косичка. Я слышал, что для того,
чтобы содержать в порядке парики и кивера, приходится вставать ночью, вдобавок
начищать две дюжины блях и пряжек!
– Суворов, говорят, сказал: «Пудра не порох, букли не пушка,
коса не тесак, а я не немец, а чистый русак».
– Здорово! – восхитился Быховский.
– Здорово, да не очень, – возразил всезнающий
Балабуха. – Император вчера дал фельдмаршалу отставку, лишил чинов и
сослал в родное имение Кончанское под надзор полицейского чиновника.
Засядько попробовал утешить приунывших друзей:
