– Когда или если?
– Когда, – непреклонно сказал Засядько. –
А письма ее вот…
Он показал другой рукав, где из-за обшлага тоже выглядывал
потертый листок бумаги.
Но Лякумович почти не слушал. Какой же величайшей силой воли
нужно обладать, чтобы на краю пропасти все так же жадно стремиться к знаниям!
Не успел додумать эту мысль, как вдруг впереди и сверху
раздался страшный грохот. И сразу же чья-то сильная рука бесцеремонно
схватила его за воротник, рванула в сторону. Лякумович ощутил, что его ноги
отделяются от земли. Несколько метров он пролетел по воздуху, больно ударился
при падении о камни. На голову посыпалась снежная пыль, в полуметре пронеслась
груда камней, из которых самый маленький был с пушечное ядро, а иные
превосходили по размерам откормленного быка.
– The mountain avalanche, – послышался невеселый голос
капитана.
– Что? – спросил ошеломленный поручик.
– Горная лавина, – перевел Засядько. – Если я
правильно произнес. У этих англичан, оказывается, написано по-немецки, а произносится
не то по-старофранцузски, не то еще как…
Лякумович влюбленно глядел на друга, спасшего ему жизнь. Но
Засядько тут же вернул его к жестокой действительности:
– Посмотри за колонной. Эта лавина наверняка унесла
нескольких человек из нашего батальона…
Они вместе с солдатами впряглись в постромки и тащили орудия
по обледенелым горным тропинкам. Шел снег, дорожка над пропастью стала совсем
скользкой и почти непроходимой. Иногда Засядько становился свидетелем того, как
впереди срывались и падали в ущелья орудия вместе с тащившими их гренадерами.
Он стискивал зубы и удваивал усилия. Грохот обвалов, ледяной ветер, вьюга…
А он все тащил и тащил… Потом, уже в России, вдруг просыпался в холодном
поту среди ночи, потому что и во сне тащил на собственных плечах гаубицы.
И все-таки почти половина артиллерии была спасена.
Армия вышла из окружения, хотя из двадцати одной тысячи храбрецов осталось в
живых менее пятнадцати тысяч. На этом закончился Швейцарский поход. Теперь о
вторжении во Францию нечего было и мечтать. Изнуренная армия нуждалась в
длительном отдыхе.
На этот раз мостовые Парижа не услышали леденящего душу
цокота копыт казацких коней!
На этот раз.
Часть II
Глава 13
Едва армия вернулась в Россию, Александр как на крыльях
помчался в Херсон. На перекладных, доплачивая за скорость, правдами и
неправдами меняя коней на тех, которые держали для передачи царских указов, он
добрался до Херсона.
Город был все тот же, только показался намного меньше,
провинциальнее. Даже люди бродили сонные как мухи, не в пример бойким москвичам
или деловым петербуржцам. Здесь жили так, словно на свете не было ни Италии, ни
Швейцарии. Их мир был здесь, а за пределами Херсонщины белый свет уже
заканчивался.
Он заплатил извозчику, соскочил на землю и побежал по
широким мраморным ступеням вверх к заветной двери. Стучать долго не пришлось,
двери распахнулись, едва он коснулся пальцами тяжелой резной рукояти.
Привратник всмотрелся, отшатнулся. Александр широко
улыбнулся, он понимал его удивление. Уходил отсюда подпоручиком, зеленым юнцом,
а вернулся закаленным воином, капитаном гвардии. На нем остался отпечаток
дальних переходов, перевалов через Альпы, боев за Мантую, Требию, за множество
городов Италии.
– Доложи, что прибыл капитан гвардии Александр
Засядько, – велел он весело.
Привратник ошеломленно пропустил его в прихожую, еще более
роскошную, чем в тот день, когда видел ее в последний раз. Появился дворецкий.
Привратник сказал, заикаясь:
– Вот господин… велит… доложить о себе…
Дворецкий учтиво поклонился:
– Как прикажете доложить? И по какому поводу?
Александр засмеялся:
– Александр Засядько явился получить то, что ему
причитается. Так и доложи.
Дворецкий удалился, хмурясь и оглядываясь. На его лице было
сомнение. Вряд ли могущественнейший князь мог быть кому-то должен. И уж
наверняка не простому армейскому офицеру! Александр прошелся взад-вперед по
гостиной, полюбовался картинами: князь знает толк в живописи, отбирал умело,
денег не жалел. А вот мебель и ковры чересчур, здесь влияние княгини.
Богато, кричаще, чересчур пышно. Как-то не чувствуется руки Кэт…
Его сердце забилось чаще. Сейчас она сбежит по лестнице,
бросится в его объятия. Надо будет отступить на шаг, хоть и легка как мотылек,
но после такой долгой разлуки просто собьет с ног.
Ждать пришлось на удивление долго. Начал тревожиться, не
понимал, почему стало так тихо. Не вернулся дворецкий с его неизменным «Вас
сейчас примут» или «Его светлость просят подождать десять минут». Простучал
дробный перестук башмаков, потом снова все стихло. Гулко бухнула далекая дверь.
Послышались взволнованные голоса, снова захлопали двери.
Александр, похолодев, повернулся к парадной двери и ждал.
Еще через несколько мучительно долгих минут появился князь. За эти два года он
погрузнел, двигался медленно, лицо обрюзгло. Он молча подошел к Александру,
вгляделся, так же молча обнял. Александр вдруг ощутил, что обнимает старого и
больного человека.
Он подвел князя к креслу. Князь кивнул, и Александр
опустился на сиденье напротив. Князь посмотрел долгим взглядом, вздохнул:
– Ты знаешь, пришел слух, что ты погиб.
– Как? – подпрыгнул Александр.
– Из Генерального штаба.
Александр пробормотал недоверчиво:
– Я слишком незначительная величина, чтобы мое имя было
предметом разговоров в Генеральном штабе.
Он прикусил язык. По слухам, в Генеральном штабе пристроился
Васильев, который сбежал от него в Мантуе. Этот интриган мог знать, что князь
собирает сведения об Итальянском походе, и даже знать, почему это делает.
Потому и запустил такую ложь…
– Значит, – сказал он с некоторым напряжением, –
буду жить долго. Ваше сиятельство, теперь я полностью в вашем распоряжении.
И я готов к бракосочетанию в любой день, который вы соблаговолите назвать.
Князь вздохнул снова, тяжело, словно вез телегу с бревнами.
Глаза отвел, не мог смотреть в чистое честное лицо:
– Саша… Этот слух о вашей смерти был для нас тяжелым ударом.
Особенно для Кэт.
– Что с ней? – встревожился Александр.
– Она…
Князь умолк, говорить ему было почему-то трудно. Александр
спросил требовательно:
– Что с нею?
– Саша, она не смогла тебя дождаться.
Словно айсберг обрушился ему на голову и плечи. Сердце
сковало холодом. Но губы шевельнулись, едва-едва повинуясь его воле, он сказал
сдавленным голосом:
