Он отвернулся и поехал по узкой дороге вдоль кромки воды,
глядя только вперед. Прибой шумел победно, торжествующе. Над зеленоватыми
волнами царственно реяли альбатросы, а слева от дороги поднимались
величественные оливы. Александру показалось, что именно эти деревья помнят
натиск варваров на Рим, видели Юлия Цезаря, Суллу, Спартака, Ромула и Рема…
Хотя нет, оливы столько не живут. А сколько? Он не знает, но лучше думать
об оливах, чем об этой насмерть испуганной женщине, о ее ребенке, о ее
распухших губах – все-таки по лицу били, мерзавцы…
Холодная ярость прилила с такой силой, что он застонал и
заскрипел зубами. Конь испуганно прянул ушами, ускорил шаг. Александр натянул
поводья, придержал. Он впервые отдал такой бесчеловечный приказ: пленных не
брать. Но сейчас, если бы можно было их убить дважды, он велел бы убить всех
снова. Чтобы не ускользнул от возмездия тот, кто посмел коснуться ее.
К Грессеру, странно, совсем нет ненависти. Хотя тот
явно потратил этот год, который он провел в боях в Италии и в том страшном
переходе через Альпы, на то, чтобы склонить Кэт отказаться от обручальной
клятвы. К жажде получить Кэт наверняка добавилась и исступленная ненависть
к нему, безродному малороссу, выходцу из ненавистного казачества. Получив Кэт,
он одержал двойную победу. И еще неизвестно, какая из них для него важнее.
Глава 17
Через два дня встретил бредущих навстречу изможденных людей.
Почти у всех были разбитые в кровь лица, от одежды остались одни лохмотья.
Увидев русских солдат, бросились к ним, пали на колени, жалобно хватали за
ноги, что-то кричали жалобно и протяжно, слезы бежали по щекам, оставляя
грязные дорожки.
Засядько выслушал через толмача, помрачнел:
– Да, союзничек у нас просто чудо. Мы рядом с ним просто
ангелы.
– Что стряслось, ваше благородие?
– Али-паша отличился. Французы его не взяли в союзники,
замараться не хотят, теперь он вроде бы с нами. Мы никем не брезгуем. Ворвался
в Превезу, учинил резню. Мол, бей проклятых французов. Ну, как у них и
полагается: вырезал старых и малых, а молодых девок и парней продал в рабство.
Тех, кто покрепче, приковал к галерам.
Афонин ахнул:
– Французов?
– Да сколько там было французов, – отмахнулся Засядько. –
Они почти все полегли еще раньше в бою… Местных жителей, своих
соотечественников! Сперва головы рубил и складывал в кучи, а потом работенку
упростил. Посрезал у каждого убитого левое ухо, набрал несколько мешков,
отправил в Порту турецкому султану. Ну, тому самому, который дал ему фирман на
управление Албанией…
Солдаты уже раздавали уцелевшим от резни свой скудный
рацион. На их суровых лицах читались гнев, сострадание.
Засядько развел руками:
– Что я могу?.. Нам запрещено ссориться с местными властями.
Наш противник – французы. Только французы.
Афонин спросил сумрачно:
– Да неужто такой зверь с нами в одной упряжке? Нам же
совестно будет Европе в глаза смотреть. Да и с нами ни одна порядочная страна
даже за кустом рядом не сядет!
А другой солдат пробурчал:
– Что Европа… Что я родне скажу?
Молодая женщина, заливаясь слезами, ухватила его за ноги,
целовала покрытые пылью сапоги. Солдат попробовал поднять ее, от смущения стал
красным как вареный рак, но она отчаянно цеплялась за его ноги. Афонин
отвернулся, провел ладонью по глазам.
Засядько поколебался, в такое трудное положение еще не
попадал. Султан, которому Али-паша отослал уши казненных, в настоящее время
союзник России. Да, русско-турецкие войны возникали одна за другой, но сейчас с
султаном ссориться нельзя. Если он вдруг выстрелит по людям Али-паши, это может
вызвать гнев султана. Тот пожалуется русскому командованию, а то, дабы жалоба
не дошла до ушей императора, в угоду туркам прихлопнет своевольного капитана
вместе с его батальоном.
– Отправляйся на корабль, – велел он Куприянову. –
Поговори с Баласановым. Он мой друг, поймет. Скати на берег две-три пушки… да
не корабельные, а наши, что готовились для десанта. Я возьму их с собой.
Сам Баласанов пусть встанет напротив Превезы, откроет все порты, чтобы в городе
видели нацеленные на них пушки! Да, если не трудно, хорошо бы возле пушек
поставить канониров с зажженными фитилями. Будто бы ждут только сигнала к
началу мощной бомбардировки!
Куприянов побледнел:
– Саша… тебя за это ждет Сибирь!
– Но честь будет спасена.
– Однако это и так прямое неповиновение приказу… Нет, хуже!
Это вовсе своевольство.
– Меня в этом уже упрекали, – ответил Засядько
мрачно. – Был такой Суворов, слыхивал?
Куприянов молча смотрел, затем крепко обнял старшего друга,
повернулся и, взяв двух солдат, галопом унесся впереди отряда.
Баласанов подвел могучий фрегат к городу, развернул бортом и
открыл порты, откуда зло щерились черные дула огромных корабельных орудий.
Канониры стояли с зажженными факелами, как просил Засядько, но ко всему прочему
Баласанов, выказывая дружбу, сделал больше: на палубе вовсю имитировали
приготовления к высадке десанта.
Уцелевших жителей, которые бы обрадовались защите, уже не
оставалось, а среди головорезов Али-паши началась паника. Засядько же двинулся
во главе отряда к воротам города. Шел он под неумолчный треск барабанов,
впереди шагал знаменосец с развернутым знаменем. Гренадеры двигались с
примкнутыми штыками, готовые к атаке. По бокам отряда везли четыре полевые
пушки, дула смотрели на крепость.
– Ждите здесь, – велел Засядько у ворот. –
Я пойду с одним знаменосцем.
—Не опасно?
Засядько кивнул на боевой фрегат, откуда на город в три ряда
смотрели пушки:
– Если это не поможет, то наш отряд все равно Али-пашу не
выбьет. Да и не имеем права. Российскому могуществу урон будет.
Куприянов кивнул:
– Либо честь без пятен, но урон в мощи, либо мощь без чести…
Французы выбрали первое.
Засядько смолчал, кивнул знаменосцу и пошел к воротам. Те
были распахнуты во всю ширь, обезглавленные трупы защитников лежали по краям
дороги. Французы побрезговали принять Али-пашу в союзники, в Европе чистые
ладони ценятся выше, чем грязные кулаки, но у Руси своя дорога, она стремится
стать сильной во что бы то ни стало. А за ценой, как часто говорится на
Руси, не постоим!
Янычары Али-паши бросились навстречу с обнаженными
ятаганами. Засядько презрительно усмехнулся, молча ткнул пальцем через свое
плечо. Отсюда хорошо был виден красавец фрегат, его зияющие порты и жерла
пушек. И даже было видно, что на воду спускают десантные шлюпки, а на
палубе выстраиваются гренадеры с примкнутыми штыками.
Лопоча на местном диалекте, янычары повели его во дворец.
Отточенные ятаганы, сабли и кинжалы сверкали со всех сторон. Засядько шел
невозмутимо, а когда один из наиболее ретивых толкнул знаменосца, рыкнул
свирепо, звучно ударил ладонью по эфесу шпаги.
