– Ух ты! – выдохнул Быховский. Его глаза
загорелись. – А что потом? Почему сейчас нет такого оружия?
– В последующих боях погибли казаки, владевшие им.
С ними погиб и секрет ракетного оружия. Ведь не было ни записей, ни
теории… Мой отец пытался раскрыть его тайны, да знаний не хватило. Может,
только поэтому и отдал меня в кадетский корпус на артиллерийское отделение,
чтобы я подучился наукам. Вот так… Ну, ты прости, мне пора.
– Снова упражняться?
– Да. Час на фехтование, потом буду в библиотеке.
– А там зачем?
– Хочу просмотреть новые журналы по баллистике. Из Франции
поступили, там эта наука пошла развиваться вширь и вглубь.
– Не понимаю, – удивился Быховский. – У тебя
в кармане документы об окончании корпуса. К тому же ты и так лучше всех
знаешь артиллерию и баллистику!
– Лучше всех где?
Быховский удивился:
– Здесь, в училище.
– К счастью, есть мир и за стенами училища. Как ты
думаешь? К тому же я уверен, что Бонапарт и Кутузов, тоже окончившие
артиллерийские корпуса, занимались и помимо программы.
– Так то Бонапарт!
– Разве их усердие не дало плоды?
– Завидую тебе. Я бы не смог так себя мучить. Грызть
гранит науки в то время, когда можно грызть пирожное из рук хорошеньких
воспитанниц пансиона благородных девиц!
Засядько улыбнулся:
– Я не мучаю себя. Мне и в самом деле приятнее грызть
гранит науки, как ты выразился, чем расшаркиваться перед нафуфыренными
барышнями, изображая из себя галантного кавалера. Ну, будь здоров!
Он кивнул и пошел быстрым шагом к корпусу, здание которого
уже виднелось над верхушками каштанов.
Глава 3
В зале для фехтования было пусто. Кадеты младших
классов праздновали окончание занятий, а выпускники отмечали присвоение
офицерских званий. Александр почувствовал облегчение. Он не любил зевак,
толпятся и сопят за спиной, когда он исходит потом, работая со шпагой.
Изображая равнодушного, на самом деле не был таким, повышенное внимание
тяготило. И если бы только повышенное внимание! Но подают советы, поучают,
а сами только и умеют, что гордо держать ладонь на эфесе.
Сбросил камзол, засучил рукава и выхватил шпагу. Рра-а-аз!..
Хорошо, но можно лучше. Рра-а-аз!.. Хорошо, но можно еще лучше. Рра-а-аз!..
Хорошо, но предела совершенствованию нет, можно еще и еще лучше… А раз
можно, то значит – нужно.
Он не слышал, как в зале хлопнула дверь. Кто-то вошел,
постоял минуту, наблюдая, затем подошел ближе. Это был Кениг.
– Все еще занимаетесь? – удивился он. –
А когда обедали? Ах, делали перерыв? Все равно, ваше трудолюбие удивления
достойно. Давайте присядем, юноша, у меня есть новости.
Кениг сел на подоконник, жестом велел Александру сесть рядом.
Лицо подполковника чуть осунулось и пожелтело, словно все это время он провел в
накуренной комнате. С тех пор как Петр Великий ввел в употребление
табачное зелье, в департаментах и офицерских собраниях стало модным не
расставаться с трубками.
– Закончилось заседание комиссии по распределению, –
объяснил Кениг. – Гнусность. Меня наверняка пригласили участвовать только
из-за иностранного происхождения. Дескать, не будет проталкивать своего
протеже. Просто некого.
Засядько с бьющимся сердцем примостился на подоконнике рядом
с подполковником. Распределение! Завтра-послезавтра каждый выпускник получит на
руки назначение, но уже сейчас Кениг может приподнять краешек завесы над всех
интересующей тайной.
– У меня не выходит из головы прошлый наш
разговор, – признался Кениг. – Вы говорили, что будете жить в полную
силу. Как это понимать?
Александр прямо взглянул в лицо преподавателя:
– Я понимаю, что вы хотите спросить. Нет, я не буду
жить для собственного удовольствия. Я слишком хорошо помню, что я лишь
один из людского рода. Люди – мое племя, и я обязан сделать все для его
процветания. Посему я приложу все усилия, чтобы род человеческий возвышался над
всеми тварями, а также и над прочими разумными существами, буде они окажутся в
других мирах!
Кениг помолчал, потом сказал глухо:
– Удивления достойно…
– Что?
– Слышать такое дивно. От восемнадцатилетнего юноши. Вы,
Александр, просто не от мира сего. Такие долго не живут. Или, скажем мягче,
Господь их настолько любит, что забирает к себе рано.
Засядько похлопал по эфесу:
– Тому, кто придет за моей душой, тоже придется вспотеть.
Кениг усмехнулся, но глаза оставались серьезными:
– Трудно вам придется, Засядько. Ведь у вас нет влиятельных
родственников? А для успешной карьеры необходимы прочные связи. Все на
этом держится. Связи, родственники, вельможные покровители… Почти каждый
воспитанник пользуется протекцией. И поступали сюда по протекции, и
получили распределение по протекции. Туда, где можно быстро сделать карьеру.
В Санкт-Петербург, на худой конец – в Москву. Или за границу. За вас
никто не вступился на совете во время распределения. И это сказалось…
– На чем? – тревожно спросил Александр.
– Для вас места в Санкт-Петербурге оказались закрытыми. Их
уже заранее распределили между отпрысками титулованных ничтожеств. В ход
были пущены взятки, нажим, высочайшие указания…
Он замолчал, и Засядько спросил осторожно:
– А куда я?
– В глушь – в десятый батальон, квартирующийся в
Херсонской губернии. Где-то среди степей.
Засядько, опустив голову, задумчиво покусывал верхнюю губу,
на которой уже пробивались черные усики.
– Жаль, конечно… Собственно, в столицу я и не рвался. Что
мне там? Балы, светское общество, придворный мир… Всего этого я и так лишен
из-за невысокого происхождения. А вот то, что не получил назначения
куда-нибудь за границу, жаль…
– Жаль, – подтвердил Кениг. – Правда, Петербург вы
тоже недооцениваете. Там не только балы и светское общество. Высший генералитет
тоже там. В этом проклятом мире зачастую достаточно красиво поднять
слетевшую с генерала шляпу, чтобы получить повышение в чине!
Засядько расхохотался. Смеялся он весело и заразительно, так
что и хмурый Кениг тоже не удержался от улыбки. Но он тут же согнал ее с лица и
продолжил так же строго:
– А вам нужно годами подвергать себя смертельной
опасности, питаться из солдатского котла, жить едва ли не в одном помещении со
свиньями! А бывшие прапорщики, попав в Петербург, тем временем станут
получать чины.
Засядько молчал. Кениг быстро спросил:
– Вам нравится такое положение вещей?
Юноша сдвинул брови, некоторое время раздумывал, потом
ответил уклончиво:
