Он надеялся, что де Артаньяк возразит, все-таки французский
аристократ и офицер, однако тот отвел глаза, сказал после паузы:
– Что делать, если по дороге к нашему счастью надо будет
переступить… через это.
«Это я «это», – подумал Засядько зло. –
Переступить через мой труп! Господи, чего же они пытаются достичь такого
необыкновенного? Она, понятно, ослеплена любовью, однако де Артаньяк и так
богат и знатен. Есть ли предел стремлению к еще большему богатству и власти?
Человек – мера всех вещей, – вспомнил он. –
Человек сам определяет себе пределы. Как в нравственном, там и в
безнравственном».
– Дай-ка мне кольцо с противоядием, – вдруг сказал де
Артаньяк. – Я не хочу, чтобы он погиб… во что бы то ни стало. Если
будет шанс достичь нашей цели без его смерти, я это сделаю.
– Это было бы лучше, – вырвалось у нее невольно.
– Я сделаю все, чтобы не дать ему умереть… от яда.
Офицеры все-таки должны погибать на поле боя со шпагой в руке!
Голос его показался Засядько чересчур напыщенным, чтобы быть
искренним, но женщина только простонала с благодарностью:
– Милый…
Де Артаньяк зарылся лицом в ее пышные волосы, целовал, в то
время как его руки расстегивали крючки и пряжки на ее платье, и Засядько,
воспользовавшись моментом, неслышно отступил, перебежал освещенное место и
заскользил дальше по анфиладе залов, часто ныряя в ниши и затаиваясь, слыша
шаги.
Глава 26
Фон Бюлова уже не было в подземелье, но Ганс дожидался
терпеливо. Без тени упрека проводил русского офицера обратно, Засядько пролез в
дыру, и Ганс тщательно вставил глыбу на место. Засядько ощупал придирчиво,
плесень сомкнул краями так, будто сплошной покров никогда не нарушался.
Он едва успел лечь, закинув руки за голову, когда дверь
лязгнула, на пороге появилась женская фигура. За ее спиной блестели высокие
кирасы с конскими хвостами. Франсуаза с высоты окинула его коротким взглядом,
тепло и, как он решил, искренне улыбнулась:
– Наш герой скучает… Идите, я покормлю его.
Она взяла из рук кирасира поднос. Засядько рассмотрел
задранные ножки жареной курицы, гроздья крупного винограда. В середине
высилась пузатая бутылка, по краям стояли два бокала. Один – фужер из
тонкого стекла, второй был из темного серебра. Засядько ощутил, как холодок
побежал по спине. Тогда, подслушав разговор, он со зла решил, что отвлечет ее
внимание и поменяет бокалы, но что делать теперь?
Женщина сошла вниз, за спиной лязгнула дверь. Поднос она
держала двумя руками на уровне пояса, и ее крупная грудь в глубоком декольте
дразняще касалась края подноса, словно ее предлагали наравне с вином и жареной
птицей.
Засядько сглотнул слюну. Запах жареного мяса, сочной подливы
смешивался с тонким ароматом духов, женского тела. Третья курица за ночь!
Похоже, он обожрется курятины так, что смотреть на пернатых не сможет.
Свечи бросали на ее лицо тени. Он нехотя поднялся, коротко
поклонился и сел на свое ложе. Хоть и женщина, но пришла травить его как крысу!
Правда, очень красивая женщина. Таким прощается многое.
– Добрый вечер, Франсуаза.
Ее красиво очерченные брови взлетели.
– Вы… знаете мое имя?
– Такой ослепительной женщины, да не знать?
Она с некоторой тревогой всматривалась в его мужественное
лицо, темно-карие глаза, где таилась насмешка:
– Но все-таки… вы не могли меня видеть!
Он поклонился:
– Считайте, это озарение. Предчувствие необычайного! Разве
это не самое необычайное на свете, что в эту мрачную камеру заглянуло такое
сокровище?
– Да, меня зовут Франсуаза, – сказала женщина. Губы
красиво изогнулись. – Вы чересчур галантны для русского. Вы не француз?
– Француз, – согласился Засядько. – Но с детства
живу в России. И служу в ее армии, как, к слову, служат многие французы.
Которые бежали от революции.
Он видел, как она закусила губу. Час назад шел разговор, что
отравить надо русского, а не соотечественника.
– Я жена коменданта крепости, – сказала она, чуть
побледнев. – Я слышала, он чересчур грубо обошелся с вами…
И чтобы вы не составили из-за него неверное представление о Франции, я
попытаюсь как-то компенсировать ваши неудобства.
– Я польщен, – воскликнул Засядько. – Но
каким образом?
– Каким смогу, – улыбнулась она.
Она присела рядом, поднос поставила между ними. Засядько
видел в ее глазах как замешательство, так и удовольствие, что он оказался не
диким тунгусом, как представила со слов де Артаньяка. Но нервничает чересчур
сильно. Вряд ли можно объяснить опасением, что внезапно явится грозный
комендант крепости.
– Вам не достанется от мужа? – спросил он.
Ее лицо, созданное для поцелуев, было безупречным, а
губы – полными и зовущими. В крупных, с влажным блеском, глазах
ощущалась тайна, приглашение, даже намек на некую общую тайну. Нежная шея,
полуоткрытые плечи, глубокое декольте, откуда из ложбинок между грудей
поднимается смешанный аромат духов и женского тела. Дышала она глубже, чем
следовало после трех ступенек, разве что бежала через всю крепость, отчего
грудь вздымалась, туго натягивая тонкую ткань и показывая ему нежнейшие
полушария.
– Муж занят делом, – ответила она, – я же, как
могу, выправляю его мелкие промахи. Разве это не похвально?
– Конечно, – заверил он торопливо. – Но мне не
хотелось бы оставлять вас без ужина.
Она засмеялась, ее глаза с удовольствием скользнули по его
мужественной фигуре. В глазах на миг мелькнула тревога, намек на страх, но
это мог быть страх быть застигнутой мужем в таком неподходящем для жены
коменданта месте.
– Женщины должны ограничивать себя в еде, – объяснила
она. – У нас говорят: «Чтобы быть красивой – надо страдать».
– Зато могут не ограничивать в других стремлениях, –
ответил он значительно.
Их глаза встретились, пару мгновений держали друг друга
взглядами. Он увидел и неприкрытое удовольствие, что он оказался красивым
мужчиной, а не старым уродом, и растущее сожаление, что придется его добавить к
многочисленным жертвам войны, и… поверх всего темную страсть, низменную и
потому могучую, не знающую преград. Страсть к мощи, богатству, власти.
– Да, – ответила она просто. – Не все
женщины – игрушки в руках мужчин. Некоторые умеют выбирать дороги сами.
Надеюсь, вы не откажетесь от бокала вина в честь таких женщин?
Он развел руками:
– Как можно! Только слабые мужчины хотят видеть в женщинах
игрушки.
– Вы не слабый?
Он прямо посмотрел в ее глаза:
