– Вы сможете убедиться.
Она вытащила пробку, начала разливатьвино. Сперва плеснула
себе, подчиняясь древним правилам, что надо показать, что вино не отравлено, и
чтобы крошки пробки слить себе, затем наполнила до краев его бокал, а потом уже
долила себе.
Засядько с сильно бьющимся сердцем наблюдал за ее руками. На
безымянном пальце поблескивает золотой перстень. Яд там. Но пока сидят вот так
и беседуют, у нее нет шансов высыпать незаметно. Хотя вино подобрала умело:
темное, густое. В шампанском, скажем, даже белый порошок был бы заметен.
Пришлось бы долго отвлекать его внимание, пока растворится.
Его пальцы ощутили прохладный металл серебряного бокала.
– Что ж, за настоящих женщин!
Она подняла бокал на уровень глаз. Глаза ее смеялись.
– За настоящих!
На миг он ощутил беспокойство, что яд уже в его бокале, но
Франсуаза тоже следила за каждым его движением, и он сделал первый глоток. Вино
было отменное, с приятной горчинкой, умеренной крепостью, сладкое и густое,
какие он предпочитал наливать себе, когда вынужден был принимать участие в
застольях.
– Как вы уживаетесь с русскими? – спросила она. И, не
дожидаясь ответа, пояснила: – Русские в моем представлении – это
нечто среднее между монголами и тунгусами. А вы сложены, как я уже вижу,
подобно греческому богу, глаза же у вас как у самого дьявола… у меня уже бегут
мурашки по коже!
Смеясь, она протянула белую нежную руку. Кожа была чиста и
шелковиста на ощупь, Засядько задержал ее ладонь в своей руке. Их глаза снова
встретились, он увидел в ее лице растущее желание. Ее грудь начала вздыматься
еще чаще.
Ему не надо было быть умельцем в салонных играх, чтобы
понять, чего ждут от него дальше. Каждый жест этой женщины и рассчитан на тупых
мужчин, что прежде всего подчиняются велениям своего мужского естества, а уж
потом – Богу, королям, императорам или Отечеству. Про своих жен в эти
мгновения не вспоминают вовсе.
Он привлек ее к себе, и она, коротко и с облегчением
вздохнув, прильнула к его широкой груди. Запах духов и тела стал сильнее, его
руки непроизвольно стиснулись на ней, и он ощутил, как его дыхание тоже стало
чаще.
– Погоди, – шепнула она тихо. – Это так
неожиданно… Я никогда не изменяла мужу. Мне надо бы еще вина… Я вся
дрожу. Не осмелюсь.
Пальцы ее вздрагивали, и, когда наливала, дважды плеснула
мимо бокалов. Они выпили, глядя друг другу в глаза. Затем она наполнила их в
третий раз, оставила. Но поднос стоял на ложе, и она аккуратно подняла и
перенесла на стол. Осторожно поставила, подвигала, поочередно сняла с подноса
на стол, все это время закрывала от русского офицера спиной.
Когда повернулась, лицо было бледным, губы вздрагивали. Он
пытался найти в ее глазах страх и раскаяние, но там была только отчаянная
решимость.
– Не хочешь еще бокал? – спросил он.
– Пока нет, – ответила она торопливым шепотом.
Дает время раствориться, понял он. Ее руки были нежными, и,
когда она прижалась всем телом, он ощутил, что даже бокал с ядом не может
охладить его жара. Да и то, ночь выдалась жаркая, и, начиная с французов, его
все наперебой кормили жареным мясом с острыми специями. В крови и без того
огонь!
В какой-то момент она жарко шепнула:
– Погоди, разденусь…
Он начал расстегивать многочисленные застежки на ее платье,
она тихо засмеялась:
– Отвернись…
– Как скажешь.
Она, повернувшись к нему спиной, что-то делала со своим
платьем, высвобождалась из тугого корсета, а он, мгновенно увидев шанс, схватил
ее бокал, выпил залпом, из своего перелил в ее, а свой успел наполнить из
бутылки.
Отшвырнув платье, она скользнула на ложе. Ее прищуренные
глаза наблюдали, как он неспешно сбросил одежду, потянулся к ней. «Готовится
отправить меня на тот свет», – подумал он, стараясь разжечь в себе гнев,
но гнев погасал, не успев разгореться, а его руки уже схватили ее, сжали.
Ему не помешала ни дверь, в которую могли войти солдаты, ни
то, что женщина замыслила его убить. В конце концов, кто хочет взлететь
высоко, должен быть готов и к падению. Кто играет по маленькой, у того как
проигрыши, так и выигрыши крохотные. А эта женщина восхотела очень
многого…
Когда их дыхание выровнялось, она с трудом высвободилась из
его рук. Разрумянившееся лицо покрылось мелкими капельками пота, глаза
потемнели, а зрачки стали широкими, заняли всю радужную оболочку. Она смотрела
на него со странным выражением.
Засядько потянулся к столу, она внезапно вскрикнула:
– Не надо!
– Что? – не понял он.
– Я хотела сказать… довольно вина, – выговорила
она жалким голосом.
– Довольно? – удивился он, добавил голосом Быховского,
удалого гуляки: – Вина и женщин никогда не бывает много!
Он взял в руку серебряный бокал. Франсуаза смотрела дико.
Ему показалось, что она вот-вот выбьет из его руки вино, расплачется,
признается во всем.
– Разве нам плохо без вина? – спросила она с вымученной
улыбкой.
– Чудесно, – заверил он. – Но теперь я чувствую жажду.
Он держал бокал, словно раздумывая, наконец поднес ко рту.
Помедлил, давая ей последнюю возможность или выбить бокал из его руки, или
заплакать и во всем признаться. Но Франсуаза молчала, и он сделал глоток.
Франсуаза вздохнула, дотянулась до своего бокала. Медленно, не глядя ему в
глаза, протянула бокал, края легонько звякнули. В ее лице он заметил
отчаянную борьбу. Вмешаться, сказать, что все слышал?
Он выпил залпом. Когда он поставил со стуком пустой бокал,
Франсуаза медленно выпила все, вздохнула. Лицо ее постарело, брови сошлись на
переносице. Она наклонилась, поцеловала его в лоб.
Как покойника, подумал он зло. А вслух сказал
мечтательно:
– Как хорошо, что война заканчивается… Мои отец и мать не
дождутся, когда я вернусь!
– У тебя родители еще живы? – спросила она глухим
голосом.
– Да, только уже не могут без моей помощи. Я их очень
люблю. Если я погибну, они не переживут.
Он видел, как она побледнела и закусила губу. Похоже,
нечаянно задел еще одно больное место. И соотечественник, и единственный
кормилец престарелых родителей…
– А как твои родители? – спросил он.
Она вздрогнула, вскочила и начала торопливо одеваться. На
этот раз не просила отвернуться, и он помог ей зашнуровать корсет. На спине
были два некрасивых пятна, и он понял, почему тогда просила отвернуться, а
теперь для нее это было не важно.
– Надо идти, – сказала она быстрым, задыхающимся
голосом. – Муж может хватиться. Он страшен в ярости!
