– В Красных скалах какое-то беспокойство… Что-то там происходит, надо торопиться… – едва слышно произнес Истлейв за очередным поворотом. – Наверное, конунг начал действовать, и местные дварфы что-то ощутили. Они за землекопов переживают, знают, что им грозит…
– Далеко еще? – спросил сотник.
– Через десять шагов начнется лестница… Потом будет поворот коридора, за поворотом перед выходом стоит сеть, я скажу наговор, после этого можно будет обнажать мечи, и – вперед… Там сразу попадем в подземные дома… Перед выходом будет общий очаг…
– У вас очаг общий?
– Под землей и в Красных скалах проблемы с дровами, – объяснил Истлейв, – а топить очаг углем нельзя, еда плохо пахнет, и дети не хотят ее есть. Дрова приходится возить из леса, принадлежащего Дому Синего Ворона. За дрова с нас дорого дерут. Каждую осень за зимний запас берут десять кольчуг. А одна кольчуга стоит десять верховых лошадей. Чтобы экономить, очагом пользуемся общим…
Большака насчитал всего семь шагов до лестницы. Наверное, даже делая большие шаги, дварф все равно не мог правильно соотнести свои шаги с человеческими. Или соотносил их с шагами обычного человека. А сотник Большака был значительно крупнее обычного человека и шагал всегда широко.
Лестница была короткой, может быть, излишне крутоватой, что слегка сбивало дыхание воям в тяжелых доспехах, но за ней, в самом верху, виделся красный свет, идущий от очага. Блики огня играли на запеченных песочных стенах и отражались в кристаллах. Уже и видимость какая-то появилась, следовательно, исчезла опасность споткнуться, упасть и загреметь доспехами так, что это услышат в помещениях. Близость огня означала близость живых существ, людей или нелюдей, это было все равно, но хотелось надеяться, что там можно будет наконец-то выпрямиться полностью и расправить плечи – пусть и расправлять плечи придется для нанесения удара. Лишь бы быстрее. Руянские вои предпочитали уставать от рубки, чем от хождения в полусогнутом состоянии. Но с приближением к жилым помещениям идти следовало все равно осторожнее и при каждом шаге сначала пробовать, куда ступаешь, чтобы не издать какой-то звук, и придерживать на себе оружие и доспех, чтобы ничто не звякнуло. А еще через несколько шагов послышалась отдаленная человеческая речь. Разговаривали явно на каком-то из норвежских восходных наречий, которые Большака понимал плохо, но отдельные слова он все же разобрал, хотя смысл разговора и не понял.
Те же самые отблески света позволили заметить, как Истлейв остановился перед поворотом, сделал за спину знак ладонью, требуя остановки, и замер, скрестив руки на груди – читал наговор на невидимую сеть. Потом провел рукой, словно убирая сеть, кивнул сам себе и обнажил меч. То же самое сделал и сотник, и все вои за его спиной повторили движение и осторожно подобрались ближе, чтобы выбраться из прохода как можно быстрее.
Дварф, таясь, выглянул из-за угла, присмотрелся, удовлетворился и только после этого сделал шаг вперед. Сразу же за ним шагнули и люди, но поместились за поворотом только сам Большака с дварфом и один из воев. Остальным пришлось только на шаг сдвинуться, а потом ждать в неведении.
Выход в большое пещерное помещение закрывала широкая деревянная полка с глиняной посудой. Между горшками и мисками, оставаясь в темноте невидимыми, можно было осмотреть все помещение. Что Большака с Истлейвом сразу и сделали.
Двенадцать воинов-норвежцев, половина в грубых комбинированных доспехах из кожи и кусков нашитой на кожу стали, вторая половина по пояс голые, сидели у большого очага, где в котле варилось что-то очень сильно и не слишком приятно пахнущее. Все были при оружии и могли бы оказать сопротивление, если бы успели встать. По одежде, включающей в себя много лохматого и почти невыделанного меха, Большака сразу понял, что это воины из восходных и полуночных провинций, которых привел с собой Торольф Одноглазый, специально ради этого пополнения высадившийся с драккара на восходных берегах Норвегии, когда возвращался из набега в Бьярмию. А воины с восходного побережья исстари считались самыми дикими и неукротимыми. Это, впрочем, сотника не сильно пугало, потому что он был уверен в способности своей руки неукротимость укрощать и неоднократно уже это опробовал.
Медлить не стоило. Большака показал рукой, поторапливая, и дварф толкнул полку, которая не упала, а повернулась на петлях, как дверь, открывая выход. Сам Истлейв и следом за ним руяне стремительно бросились в молчаливую атаку. Больше половины воинов, не готовых к отражению удара с тыла, были зарублены сразу. Остальные отпрыгнули к стене по ту сторону очага и даже обнажили оружие, но меч успевал отразить только один удар, в то время, когда ударов одновременно наносилось множество. И все закончилось в несколько мгновений. К счастью, закончилось без боевых кличей и криков. Норвежцы крикнуть просто не захотели, потому что в их положении любой крик был бы призывом к помощи и мог бы быть расценен как вопль труса. А этого они не желали, потому что трусу нечего делать у костра в Вальгалле. Руяне умышленно шли в атаку молча, потому что не хотели потревожить оставшихся норвежцев, которых еще предстояло искать.
Из коридора с округлым арочным потолком выглянула женщина-дварф и без всякого удивления махнула рукой на другой коридор, показывая, куда следует направляться. Здесь, в пещерах, называемых домами, дварфы, похоже, уже ждали гостей, что неудивительно при их способе «разговора» друг с другом, и убрали подальше от опасных мест детей. По крайней мере, ни одного ребенка не было ни видно, ни слышно.
Коридор вел наружу, на большую площадку, выходящую к подъемному мосту через ров. Там прислушивались к происходящему внутри восемь воинов. Должно быть, они ожидали, что их собратья устроили какую-то бойню, но предположить не могли, что те сами подвергнутся нападению, потому что нападению, как казалось, подвергнуться было неоткуда. И здесь все было кончено в считаные мгновения – разница в силах была слишком велика. Двух стражников сбили в наполненный водой ров, и вода тут же поглотила их, утяжеленных доспехами и оружием. Остальных просто порубили, а потом хотели сбросить в тот же ров, но Истлейв замахал руками:
– Не надо… Там вода стоячая. Трупы долго плавать будут… Заразу всякую разнесут… Мы лучше их потом сожжем…
Едва все закончилось, сразу откуда-то, дождавшись освобождения, высыпали многочисленные женщины и дети. Детей было слишком много, ростом они были людям до колена, и они мешали свободно ходить, потому что из-за малого их роста на них можно было случайно наступить в такой толчее. Людей меж тем удивило, что не произошло обычно происходящего в подобных ситуациях в человеческих селениях – не было радостного шума, хотя радость в лицах и глазах, несомненно, была. Дварфы опять общались друг с другом только радостной мыслью, наверное, даже что-то радостное кричали мыслью, но при этом жестикулировали и улыбались. А поскольку людей привел тоже дварф, то вся заслуга и почести полагались ему. Впрочем, Большака за почестями не гнался и потому только посмеивался, когда каждый из местных жителей считал за честь погладить Истлейва по кудлатой широкой бороде. Истлейв был чрезмерно счастлив, стоял, забыв убрать в ножны окровавленный меч, и на время совсем позабыл про своих помощников.
