Офицеры залегли в сугробах со световыми пистолетами на изготовку.
– Огонь, – привычно скомандовал Владимир Алексеевич.
Вместо звука выстрелов и вспышек из стволов темноту прорезали только тонкие зеленые нити лазерных лучей. Однако действие оказалось эффективным, о чем сразу предупредил рев на крыльце. Лучи ударили по глазам, вызывая острый болевой шок, лишающий ориентации в пространстве и не позволяющий оказывать сопротивление. Но многочисленные фейерверки, закрывшие небо, заглушили стоны боли.
– Вперед! – прозвучала команда.
Полковник Кирпичников оказался на крыльце первым, двумя пинками пробил себе дорогу между телами присевших и закрывших лица пострадавших и сразу бросил за дверь световую гранату. Он успел зажмуриться, но перед этим, при начальном, еще не опасном для зрения возгорании гранаты заметил, как из-за угла поднимается короткий автоматный ствол с раструбом. Очередь, видимо, все же прозвучала, но граната, хотя и называется в обиходе световой, в действительности носит название шумо-световой, потому что взрывается очень громко. И звук взрыва заглушил автоматную очередь.
Предосторожность полковника, решившего пойти первым, оказалась нелишней. Пули ударили его в грудь. Стрельбу с такой короткой дистанции костюм выдержал, однако у автоматной пули достаточно сильная останавливающая сила, и очередь едва не швырнула Кирпичникова на стену. Удары были настолько сильными, что Владимир Алексеевич сразу подумал, что ребра у него сломаны. Но все же он побежал вперед и за дверью в свете догорающей гранаты увидел третьего мента, в одной руке держащего опущенный автомат, а второй закрывающего глаза – световой взрыв сделал свое дело. Со сломанными ребрами наносить удар было сложно, но состояние аффекта делало боль вполне терпимой. После удара автомат полетел в одну сторону, мент – в другую. Рядом с отцом уже оказался сын. Остальные бойцы группы, подсвечивая себе фонарями, затаскивали в дверь пострадавших от световых пистолетов. И сразу, пока те еще не успели в себя прийти, связывали им руки за спиной.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
– Ты как? – спросил Геннадий.
– Нормально, – поморщившись, ответил полковник.
– Выдержал нанокостюм?
– Если я стою после этой очереди в грудь, значит, выдержал...
Владимир Алексеевич потрогал рукой вроде бы даже мягкую, ворсистую, но плотную ткань в тех местах, куда попали пули. Ткань была только слегка примята, словно ворсинки чем-то вдавили. В целом костюм был не поврежден. Пули от него просто отлетели; этим он отличался от кевларовых бронежилетов, которые зажимают пули нитями, не давая проникнуть внутрь.
– Больно? – спросил сын.
Во взгляде капитана Кирпичникова чувствовалось опасение. До конца он так и не поверил в надежность нанокостюма.
– Странно, но уже нет. Только в голове туман. Видно, болеутоляющее мне сильное впрыснули. Интересно, что там за препараты... По действию похоже на какую-то наркоту... Ладно, не теряй времени, посмотри, в какой палате... в какой камере то есть, мама.
Полковник черканул лучом фонаря по коридору, вдоль стен которого были расположены двери с небольшими окошками, видимо, из небьющегося стекла. Рядом с каждой дверью был виден выключатель; значит, свет на ночь в камерах вырубали извне. Сейчас электричества не было, но можно светить внутрь фонарем – прямо через окошко.
Геннадий заторопился.
Вельчанинов вошел в помещение последним.
– Василий Юрьевич, осмотри второй этаж. Что там?
Подполковник кивнул и побежал по лестнице. Сам же Кирпичников поискал глазами того из пленников, кто уже хоть что-то начал соображать. Им оказался курящий мент. Приподняв за шиворот, Владимир Алексеевич хорошенько его встряхнул, еще больше приводя в сознание.
– Ключи от камер у кого?
– От твоей, что ли камеры? – спросил мент с вызовом. – Дурак, не понимаешь, в какую историю влез? Тебя завтра же из-под земли достанут. И – в камеру. А потом Вовочка с тобой беседовать будет, – мент кивнул в сторону двухметрового санитара.
– Ты этого уже не увидишь...
Удар коленом в нос вместе с обильным потоком крови вернул менту способность рассуждать здраво. Он опять кивнул в сторону большого санитара и с трудом выдавил слова:
– У Вовочки...
Вовочка тоже почти ожил; смотрел, угрюмо морща тяжелые брови под слегка приплюснутым лбом и, кажется, был готов к тому, чтобы разорвать путы на руках и разнести здесь все вместе с чужаками. Но связали его основательно – и слон не вырвался бы из таких пут. Владимир Алексеевич наклонился к санитару, чтобы ощупать карманы его халата, но осторожность при этом не потерял, и потому, когда Вовочка проявил желание боднуть полковника своей большой головой, Кирпичников-старший успел подставить локоть. На лбу появилось рассечение, хотя боли Вовочка, кажется, не испытал. Но большая связка ключей нашлась сразу.
Из-за ближайшей двери начали стучать и кричать – что именно, понять было трудно, поскольку дверь была обита уплотнителем и слоем грубой искусственной кожи.
– Открой ему, он добрый... – усмехаясь, сказал мент, который стрелял в полковника. Ему досталось только от кулака Владимира Алексеевича и от световой гранаты; но последняя не дает болевого шока, как световой пистолет, и мент уже оклемался. – Открой, выпусти; он, несчастный, всего-то две семьи вместе с детьми вырезал. Есть хотел, а в домах свет горел... Вот и зашел на огонек. А потом ел детей несколько дней, пока соседи не вошли и не повязали его. Открой ему, он несчастный и всегда голодный... Пожалей...
Владимир Алексеевич не любил, когда над ним насмехаются, потому кивнул подполковнику Лукошкину. Тот понял, ухватил говорливого мента за шиворот и подтащил к первой двери. Полковник посветил за стекло. За окошком бесился человек со страшным лицом, корчил ужасные рожи и бил в дверь руками и головой.
– Что тебе нужно? – через дверь громко спросил Кирпичников.
– Жрать хочу... – вопил человек. – Голодный я... Я всегда голодный...
Выглядел он в самом деле очень изможденным, и оставалось удивляться, откуда человек берет силы, чтобы так колошматить в дверь. Владимир Алексеевич посмотрел на номер камеры, нашел ключ с этим номером, открыл дверь и втолкнул в камеру мента.
– С праздником, больной. Вот тебе на праздничный ужин...
Мент заорал благим матом, упираясь и цепляясь руками за дверной косяк, но пара жестких ударов Лукошкина заставила его застыть за порогом между двумя опасностями. Заключенный внезапно успокоился, отошел от двери, сел на кровать и стал с любопытством и каким-то нескрываемым наслаждением, чуть ли не с радостью рассматривать освещенного фонарем мента. Ключ в замке повернулся с ехидным лязганьем. В камере остались двое, которых разделяла только темнота.
– Может, и вправду съест? – спросил товарища Кирпичников.
