* * *
Беседа с профессорами в этот раз прошла достаточно быстро, и мне официально сообщили, что через десять дней я должен буду предстать пред светлые очи комиссии, которая и решит, что со мной делать. Что я мог возразить на это? Не бить же, в самом деле, этих профессоров в доказательство своего здоровья. Они все равно мне не поверят, даже после физического воздействия. Я предполагал прибыть на комиссию вовремя, потому что рассчитывал: к этому моменту меня уже и арестуют, и освободят.
– Видел сегодня в Интернете любопытные кадры, – сказал на прощание тот из профессоров, который постоянно задыхался. – Очень внешне похожий на вас человек. На дороге с чеченцами дрался. На МКАДе, кажется... Я бы подумал, что это вы, если бы не знал, что в это время вам снимали энцефалограмму. А там еще какой-то недоумок нашелся; говорит, что узнал вас. Как только вас не костерит... Есть за что?
– Костерить есть за что любого человека, – ответил я неопределенно. – Нужно конкретно рассматривать каждый эпизод обвинений, чтобы сказать, справедливо это или нет. Я, к сожалению, всего этого не видел, и потому ничего не могу сказать конкретного.
Я уже собрался выйти, когда поступило предложение:
– Можете с моего компьютера посмотреть.
Профессор показал на свой ноутбук, раскрытый на соседнем столе. Экран был темным, но мигающие лампочки на передней панели говорили о том, что компьютер находится в спящем режиме и готов к работе. Может быть, на нем открыт тот самый сайт с видеозаписью.
– Спасибо. Я найду, где посмотреть, – вежливо отказался я и откланялся.
Уж очень меня утомляет вся атмосфера медицинских учреждений. Любых, начиная от зубной поликлиники до реанимационной палаты в отделении экстренной хирургии. Там – именно атмосфера, а не что-то другое. Она действует удручающе. А я всегда стараюсь избегать мест, которые меня раздражают. Кроме того, хотя я человек выдержанный и от природы сдержанный, мне не хотелось, чтобы кто-то наблюдал за моими эмоциями Я не обезьяна в зоопарке и не эстрадная звезда. Я вообще человек непубличный, поскольку к этому меня обязывает моя военная профессия.
Я знал неподалеку интернет-кафе, в которое заглядывал, когда еще не перегнал машину из военного городка. Поехал туда заранее, но пришлось сделать большой круг, чтобы развернуться и переехать на другую сторону улицы. А потом потерял много времени, когда искал место, где поставить машину. Парковать своего «Тигуана» так, как москвичи, я не приспособлен, потому что нарушаю порядок только при оперативной необходимости. А в обычной обстановке предпочитаю не оставлять машину на тротуаре или на остановке общественного транспорта. В итоге место нашлось только за квартал. Но пешком ходить я тоже иногда умею, и расстояние меня не смутило.
Вообще-то кафе называлось «Интернет-кофейней»; правда, вместо кофе там предлагали пиво. Поскольку пиво я не пью принципиально, считая этот напиток не достойным мужчины, мне пришлось обойтись вообще без спиртного. Да и портить себе вкус, когда ты за рулем, не хотелось. Это элементарная дисциплина, а я человек военный и к дисциплине имею склонность.
Мне выделили компьютер, я открыл сайт и сразу нашел то, что искал...
Узнал меня якобы бывший мой солдат, который обвинил меня и в чрезмерной, «зверской» служебной жестокости, и в черствости, и вообще нарисовал «черного бездушного человека», которого я в описании не узнал, даже лучше других зная и оценивая все отрицательные стороны своего характера. Тем не менее такое обвинение вполне может «прокатить». Я в службе человек, в самом деле, не плюшево-мягкий, и солдаты обычно терпеть меня не могут в первые два-три месяца службы, когда я пытаюсь сделать из них спецназовцев. Чуть позже, когда они начинают понимать, что я стремлюсь из них вылепить, они уже относятся ко мне с пониманием и уважением, сами входят в форму и начинают понимать службу. А после первого же боя, когда вдруг осознают, что без моей жесткости во время подготовки к этому самому бою уже стали бы трупами, начинают уважать и, может быть, даже любить. Некоторые даже с «гражданки» пишут мне благодарственные письма, высказывают свое искреннее «спасибо» за уроки, которые очень даже годятся и в современной гражданской жизни. В тех же письмах они признают, как относились ко мне вначале. Я по возможности отвечаю. Но истинную причину тех сообщений, которые опубликованы в Интернете, они, разумеется, не знают. Бандиты в ментовской форме, которые за мной охотятся, наверняка не поймут, не зная меня, что мои солдаты уже через полгода службы готовы им головы поотрывать за меня голыми руками. И представить себе не смогут, что мой бывший солдат способен такое написать. А с теми, кто под моим началом не служил, кого я в бой не водил, это, грубо говоря, «прокатит».
Правда, были у меня и солдаты, с которыми пришлось расстаться. Они просто физически и морально не были готовы к службе в спецназе ГРУ. После долгих мучений мы отправляли их в какую-нибудь более мирную часть. Таких с удовольствием принимали в спецназе ВДВ, и там они становились образцовыми солдатами, чуть ли не лучшими. После тех нагрузок, что давал своим солдатам капитан Смертин, то бишь я, любые другие кажутся детскими играми.
Теперь мне предстояло готовиться к ожидаемому аресту.
Судя по тому, что материал был выставлен еще утром – видимо, сразу после того, как я дома пытался найти этот текст, – до ментов он уже дошел. Должен был, вернее всего, дойти. Несколько часов непременно должно уйти на осмысление информации, поиск данных о бригаде и о капитане Смертине. Просто так подобные данные никто ментам не даст. Значит, требуется оформление официального запроса через прокуратуру или через суд – не знаю уж точно, как оформляются подобные дела. Ментам предстояло работать в постоянном цейтноте. Будь я человеком, желающим, грубо говоря, взять «ноги в руки» и убраться подальше, я бы это совершил. Но мне надо было сделать еще один шаг, который мы заранее обговорили с генералом Лукьяновым. И потому я отправился домой, чтобы там засесть за компьютер.
Ехал я в хорошем настроении, и внимания не обращал на ситуации, отдаленно напоминающие происшествие на МКАДе. Не только там всегда полно желающих тебя обогнать, невзирая даже на то, что ты едешь с предельной для города скоростью. Меня обгоняли, мне настойчиво сигналили, требуя уступить дорогу, и даже внаглую «подрезали» на обгоне. Но я не реагировал, как накануне. Я был спокоен, доволен тем, что все идет по плану, и не собирался хоть в чем-то его нарушать. В том же настроении я добрался до дома, не встретив ни участкового Сазонова, ни его наглых коллег. Но даже если эта встреча произошла бы, она все равно не испортила мне настроения...
* * *
Дома я сначала сел за компьютер и написал, как обещал генералу Лукьянову, ответ на обвинения в свой адрес. Я, правда, никак не откликнулся на события на МКАДе, словно признавал, что на кадрах запечатлен именно я, но не говорил об этом. Просто выступил против обвинений в собственный адрес со стороны якобы бывшего солдата спецназа ГРУ. Согласился только с тем, что методы обучения у нас предельно жесткие, и именно поэтому ни одно подразделение спецназа в мире не может близко встать рядом со спецназом ГРУ. А без этой жесткости невозможно подготовить полноценного бойца. И я открыто призвал обвинителя назвать себя, чтобы я знал, кто этот аноним, и попытался вспомнить такого. Мои слова можно было одновременно принять и за попытку себя реабилитировать, и за угрозу анониму, меня «узнавшему». Естественно, на такое обращение здравомыслящий человек ответить Сане Смерть не сможет. И отсутствие ответа не вызовет вопросов.
