– Это не доказательство.
– В отдельных случаях закон разрешает выносить суду решения по совокупности косвенных доказательств. Боюсь, что в данной ситуации нам придется именно так и составлять обвинительное заключение. Хотя это дополнительная морока. Но я понял твои аргументы и, к сожалению, должен согласиться, что у тебя есть причина до последнего цепляться за возможность оправдаться. И больше уговаривать не буду.
Дверь после короткого стука открылась. Вошел человек в штатском.
– Все готово.
– Веди, – распорядился Воронец.
Далеко меня, впрочем, не увели. Конвоиров за дверью не было и на меня даже наручники не надели. Просто повели по коридору. Человек в штатском поддерживал под локоть с одной стороны, полковник Воронец – с другой. Свернули в кабинет через три двери. Я сразу определил, для чего предназначено большое окно в стене, закрытое зеркальной пленкой. С той стороны меня видеть могли, а я их отсюда – нет. В кабинете уже стояли пять человек примерно одного со мной роста, но все они были чернявые, а я светло-русый. Похожи мы были мало. Но они стояли в шеренге, в середину которой поставили и меня. Что такое опознание, я понимал хорошо. Как понимал и то, что людей для опознания следует выбирать хотя бы слегка похожих на подозреваемого, иначе оно превращается в подтасовку фактов. Но, кроме меня, такое положение вещей никого не заботило. Через пару минут у Воронца зазвонил «мобильник». Он вытащил трубку, приложил к уху и сказал:
– Протокол мне срочно подготовь. Пойдем, Смертин...
На сей раз он один повел меня по коридору. Я бы сказал, что он рисковый человек, но мне почему-то показалось, что это провокация, потому что я успел заметить при выходе из двери кабинета, как с одной и с другой стороны коридора шарахнулись в сторону лестницы «вертухаи». Воронцу очень хотелось, чтобы я ударил его, а потом попытался бежать. Значит, он не слишком уверен в своих доказательствах. И я повел себя спокойно, прошел за старшим следователем в кабинет, где мы с Воронцом беседовали до этого.
– Тебя опознал тот из пострадавших, который убежал от драки.
– Он бежал, не оглядываясь. Камера, если помните, захватила момент его бегства. Бегать не умеет, но старался. Страх добавлял сил.
– Да, парнишка в штаны наложил, – согласился Воронец. – Бежал, не глядя по сторонам, потому и попал под машину. Его на опознание на носилках принесли. Но он видел тебя до того, как начал убегать. И однозначно опознал.
– Он опознал человека с откровенно славянской внешностью среди других людей, на славян мало похожих. Разве что на южных славян... Вот и все. Кстати, адвоката мне дадут?
– Адвокат ждет в суде. Он ознакомится с материалами на ходу.
– Я смогу потом нанять себе хорошего адвоката?
– Хоть целый эскадрон, если денег хватит.
В дверь постучали так же коротко, как в первый раз, и вошел тот же человек в гражданском. Молча положил на стол перед старшим следователем, как я догадался, протокол моего опознания, подписанный свидетелями, которых я не видел, и теми, кто стоял рядом со мной. Воронец кивнул, отпуская человека в штатском. Тот сразу вышел.
– Я тебя больше не уговариваю, но это серьезная улика, и она произведет впечатление на суд. Опознание всегда считается серьезным фактором, хотя и тоже косвенным.
– Любой адвокат докажет очевидную подтасовку фактов. Это не улика, а так... И суд присяжных не посчитает это уликой.
– Ты хочешь просить, чтобы тебя судили присяжные?
– Я имею на это право? Если, конечно, дело до суда дойдет. Я вообще-то считаю, что обвинение развалится по всем пунктам.
– Конечно, ты можешь попросить судить тебя и судом присяжных... – согласился старший следователь по особо важным делам.
– Тогда буду просить. Во всех судах, связанных с национальным вопросом, присяжные, как правило, становятся на сторону обвиняемого. Если, конечно, нет категоричных доказательств. А у вас, товарищ полковник, их нет. Я рекомендую вам не портить себе репутацию и отпустить меня сразу. Так будет легче и вам, и мне.
Я высказал предложение, надеясь, что полковник ему не последует. Иначе он может сорвать мне всю операцию. И, судя по его ухмылке, мои надежды имели под собой основания. Отпускать меня – значит обрывать единственную нить, закрывать единственное направление следствия.
В дверь опять постучали.
– Войдите, – сердито крикнул старший следователь.
За порог одновременно шагнули «вертухаи», чуть не толкая друг друга. Отчего-то запыхались. Тяжелые ребята, на третий этаж им подняться трудно. Да еще, наверное, торопились.
– Машина внизу. Товарищ полковник, у нас смена кончилась. Мы и так на развод не пошли. Внизу новые конвоиры. Позвать их сюда?
– Ведите задержанного в машину и можете быть свободны.
* * *
Только вплотную столкнувшись с оформлением ареста, я понял, сколько стоит беспристрастность суда. Назначенному адвокату дали полчаса, чтобы ознакомиться с материалами моего «дела», и ни минуты на то, чтобы переговорить со мной. С материалами дела, к моему удивлению, он ознакомился уже через пять минут и заявил, что готов к заседанию. Судья, нервная, задерганная женщина, тоже меня удивила. Она задала только один вопрос, да и тот не мне, а старшему следователю Воронцу:
– Он свою вину признал?
– Нет, ваша честь, – доложил полковник. – Утверждает, что это был не он.
Судья брезгливо вытянула увесистую нижнюю губу, но на меня даже не посмотрела. И быстро подписала все бумаги, подтверждающие мой переход в новое социальное качество – из задержанного меня «переаттестовали» в арестованного. Адвокат ничего возразить по этому поводу не пожелал и даже для приличия не выдвинул требования отпустить меня под залог. Впрочем, денег для этого у меня все равно не было, а если бы и были, платить бы я не стал. Такой вопрос в любом случае не может решаться с наскока. Судья пару дней подумает, потом несколько дней будет советоваться то ли с самим собой, то ли со своим руководством и следователем, и только потом примет неизвестно какое решение, скорее всего, не в мою пользу. А я надеялся, что через пару дней стараниями команды генерала Лукьянова уже буду на свободе и приступлю к дальнейшим действиям с естественным и обычным своим представлением: «Здравствуйте, я ваша Смерть!..»
Но до этого еще следовало дожить.
Новые конвоиры внешне мало чем отличались от первых. Разве что смотрели на меня более равнодушно, потому что не имели изначальной материальной заинтересованности в «добывании» моей головы. Или их еще не успели купить, или еще не пытались.
В автозаке меня, как и полагается, посадили в клетку. Один из конвоиров сел в кабину, второй устроился рядом со мной, но по другую сторону решетки. Машина тронулась в обратном направлении. Я спросил «вертухая», голосом показывая свое равнодушие:
– Не слышно, что там ночью произошло? Порезали кого-то, говорят?
