Каждый день Пушок орет, как мартовская кошка, и требует
кота. При поглаживании по спине он припадает к полу и отводит в сторону хвост.
Марианна Сидоровна уже даже согласна как-то удовлетворить эту новую потребность
своего любимца, вот только непонятно, каким образом это можно сделать: ведь
другие коты на Пушка не реагируют. Доведенная до отчаяния непрекращающимися
криками Пушка, пенсионерка вынуждена макать его задом в холодную воду. Это
помогает, но не более чем на полчаса. Потом стенания животного возобновляются
вновь. Но самое неприятное для Марианны Сидоровны – не крики Пушка, а его
моральное падение в отношении собак. Раньше он не давал спуску ни одной
дворняге, а теперь «голубой» кот стремится подставить свой зад даже псам. А
собаки пользуются его слабостью, но не в том смысле, как надеется Пушок, а
чтобы задрать кота. Ему уже порвали ухо, поранили бок и чуть не откусили хвост.
Естественно, что от этого пенсионерка еще больше недолюбливает псов.
Сегодня Марианна Сидоровна была в боевом настроении.
– Представляешь, утром какая-то собака околачивалась на
нашем этаже и лаяла на Пушка, – возмущенно сказала она мне. – Еле
прогнала эту беспородную тварь. И ведь находятся же люди, которые их
подкармливают! Я миску видела, уже пустую. Мы, владельцы кошек, не должны этого
допускать!
Я горячо поддержала соседку:
– Ни в коем случае! Кошки – превыше всего!
И только потом сообразила, что ведь это же я вчера вечером кормила
Хитрюгу. Когда я вернулась домой, псина все так же сидела около подъезда, как
будто прождала меня весь день. Конечно, у меня не хватило духу разрушить
собачьи ожидания, поэтому я быстренько сварила ей геркулесовую кашу с тушенкой.
И хотя каша немного подгорела, Хитрюга смела ее за секунду. А теперь выходит,
что я предала идеалы кошатников. Стараясь не встречаться с Марианной Сидоровной
взглядом, я сделала вид, будто меня душит кашель, и заспешила на улицу.
Нужный мне дом на Пролетарском проспекте я нашла без
проблем. «Общежитие строительного училища» – гласила надпись на подъезде. Я
вошла внутрь и сразу же наткнулась на весьма сурового вида старуху.
– К кому? – грозно спросила она, и я узнала ее
голос.
– Вы консьержка? – обратилась я к ней с льстивой
улыбкой.
– Я дежурная! – оскорбилась старуха. – Чего
надо?
– Я ищу Анну Люли-Малина.
– Она здесь больше не проживает.
– Почему же вы сразу не сказали этого по
телефону? – возмутилась я.
– А с какой стати? – взъерепенилась в ответ
старуха. – Целыми днями звонят и звонят, звонят и звонят! Голова
раскалывается от ваших звонков!
Я все понимаю: нищенская пенсия, куча болезней и мизерная
зарплата за скучный труд. Возможно, неблагодарные дети, непослушные внуки и зря
прожитая жизнь. Но кому сейчас легко? В конце концов, я не дам гарантий, что у
меня все сложится по-другому. В этой стране мы все в одной лодке.
Однако старуха явно не считала, что у нас есть что-то общее.
– И нечего тут стоять, – отрезала она. –
Сказано же: Люли-Малина здесь больше нет.
– А вы знаете, где ее можно найти?
– Не знаю и знать не хочу. Сгинула где-то, вот и все.
Прутся в Москву, думают, что им брильянты на каждом углу раздавать будут… А
жизнь-то в столице не сахар! Работать никто не привык, хотят получать все на
дармовщину. Вот в наше время…
Под это бодрое брюзжание я вышла на улицу. Солнце
немилосердно светило в глаза, в воздухе чувствовалось грядущее потепление. Я
села на лавочку и пригорюнилась.
Как мне узнать о судьбе Анны? Единственная ниточка –
поговорить с ее соседками по общежитию. Возможно, с кем-то из них девушка
делилась своими планами, а с кем-то поддерживает отношения до сих пор. Но как
проникнуть внутрь здания, если двери охраняет такой цербер?
– Эй, чего сидишь? Топай сюда! – раздался голос у
меня за спиной.
Я обернулась и увидела, как из крайнего окна на первом этаже
мне машет рукой какой-то парень.
– Ты меня? – Я привстала со скамейки.
– Тебя, кого же еще, – прокричал парнишка.
Я подошла к окну и задрала голову.
– Ну что, хочешь пройти, а Жучка не пускает? –
поинтересовался молодой человек.
Я догадалась, что Жучкой здесь кличут вахтершу, и кивнула.
– Гони пять рублей.
– За что? – поразилась я.
– Полезешь в мое окно.
Оконный карниз находился на уровне моих глаз. Ниже –
совершенно гладкая стена, без единого выступа.
– Да ты что, я не смогу!
– Сможешь, я стремянку дам.
Порывшись в карманах, я нашла пять рублей и протянула
парнишке. В ответ он спустил сверху железную стремянку. С опаской передвигаясь
по шатким ступенькам, я вскарабкалась на подоконник, а с него уже спрыгнула на
пол. Парнишка умелым движением втянул стремянку в комнату.
– А как же я выйду из общежития? –
поинтересовалась я.
– Тоже через мое окно. Только выход стоит десять
рублей.
Я подивилась изобретательности паренька. Вот что значит с
детства привить человеку рыночные отношения! А я, выросшая при развитом
социализме, даже торговаться на базаре не умею, не говоря уже о том, чтобы
придумать новый способ получения доходов, не облагаемых налогом.
Я вышла в длинный коридор и оказалась в окружении одинаковых
дверей. Куда же идти? Тут мне навстречу попалась девушка с полотенцем на
голове, не иначе как только что из душа.
– Не подскажешь, в какой комнате жила Анна
Люли-Малина? – спросила я у нее.
– Точно не знаю, но, кажется, на третьем этаже.
Я поднялась по лестнице на третий этаж и уже у другой
девушки выяснила, что Анна обитала в комнате 313. Я постучала в дверь, но никто
мне не ответил. Я взглянула на часы: сейчас одиннадцать утра, а иногородние
студентки наверняка либо учатся, либо где-то подрабатывают. Так что ждать мне
придется до вечера. Уже ни на что не надеясь, я от досады пнула дверь ногой.
Неожиданно она распахнулась, и на пороге возникло заспанное девичье лицо:
– Ну, чего шумите? Если не открывают, значит, никого
нет. Или не хотят открывать.
– Прости, пожалуйста. Я тебя, наверное, разбудила…
Мой голос звучал абсолютно искренне. Дело в том, что меня
саму чужие звонки и визиты нередко вырывают из сладких объятий Морфея. Правила
приличия таковы: человеку можно звонить не раньше восьми утра и не позже одиннадцати
вечера. А если человек, то есть я, ложится на рассвете и просыпается лишь к
полудню? Вы думаете, хоть кто-нибудь из звонящих в девять утра испытывает
раскаяние, узнав, что меня разбудил? Ничего подобного! Все только радостно надо
мной подтрунивают и гордятся тем, что вернули лежебоку к активной жизни. А
какая может быть активность, если ты спала лишь четыре часа?
