– Я не знаю, Карл, я впервые слышу об этом, – Бернар тоже встал и выглядел несколько растерянно. Именно он, совмещающий обязанности прево с должностью командующего армией, обязан следить за порядком. Король очень дорожил порядком в своей стране и всегда гордился достигнутыми успехами. – У солдат была причина для нападения? Что они говорили?
– Успокойтесь, ваше величество, успокойтесь, монсеньор Бернар. Эти люди специально оделись, как солдаты франкской королевской пехоты. Но я сразу не понял этого, потому что отдельные фразы, которые я услышал, они произносили на франкском языке. Это потом, чуть позже, анализируя события, я сообразил, что эти люди франкского языка почти не знают, но кто-то заставил их старательно выучить только отдельные характерные фразы, которые произносились не совсем к месту. Итак, меня, оглушенного, потащили в лес, бросив моих слуг умирать от ран на дороге. Впрочем, это я так думал. В действительности же раны оказались достаточно легкими, и смерть им не грозит, только лишь мое наказание за то, что допустили происшедшее. Меня самого уволокли в лес за холм, на котором стоит лагерь королевской армии, и там, на маленькой полянке, хотели повесить.
– Как? – возмутился король. – Повесить эделинга? Это сумасшествие какое-то! Да кто же посмел сделать это?
– И меня непременно повесили бы, ваше величество, если бы на мое счастье не появился молодой славянин-бодрич, заплутавший в нашем лесу. Он вмешался вовремя. Более того, меня даже повесили, и горло мое до сих пор чувствует боль при глотании. Но этот юный бодрич камнем из пращи поразил первого из нападавших, перерубил шею второму, выманил оставшихся трех на расстояние, пользуясь преимуществом конника перед пешими, а потом развернулся и, подскакав ко мне, перерубил веревку. Так я был спасен и увезен, как мешок с фуражом, перекинутый поперек седла.
– Возмутительно! – Карл сел, ударил кулаком по подлокотнику кресла и нахмурил брови. Он очень любил свое кресло, может быть, потому, что часто бил по нему. А кресло было сделано основательно, добротно, хорошими мастерами и молчаливо терпело побои. – Это непременно надо расследовать.
Кто-кто, а король лучше других понимал, к каким последствиям могло привести происшествие, будь оно удачным. А если состоялся прецедент, то следует ожидать и повторения, – подсказывала простейшая логика.
– Уже поздно, ваше величество, заниматься следствием… Но я, с вашего разрешения, продолжу свой рассказ, который так непосредственно касается вас, хотя дело случилось со мной. Естественно, первой моей мыслью была та самая… Вы меня понимаете…
– Понимаю, – хмуро ответил король. – Вы подумали, что это по моему приказу на вас напали мои солдаты. И это в то время, когда я уехал из ставки с охраной из саксов…
– Да. Все выглядело настолько открытым, что в первый момент не вызывало сомнений. Это потом появились детали, которые сложились в единую картину и стали прояснять ситуацию. Мою охрану оставили жить намеренно, чтобы они имели возможность рассказать, как на них напали франки. А меня просто повесили бы, чтобы я не мешал.
– В первую очередь надо искать тех, кому это выгодно. А это выгодно только бодричам! – воскликнул Бернар. – И ваш спаситель был с ними заодно.
– Да, бодричам было выгодно получить новую войну между нами, – Карл поддержал дядю. – Тогда Годослав смог бы вздохнуть спокойно.
– Бодрич не убивал бы своих соотечественников, спасая эделинга Аббио, – покачал головой Кнесслер. – В этом отношении славяне щепетильны.
– Ради большого дела они могли и на это убийство пойти, – не унимался Бернар, понимающий, что спрос за беспорядок все равно будет с него. – А для них это было бы по-настоящему большим делом. Почти спасением, хотя и временным.
– Нет, ваше величество, нет, монсеньор, это не так. Никакого спасения это убийство не дало бы бодричам. И тогда вообще какой смысл был молодому пращнику спасать эделинга Аббио? Бодричи получали бы что-то, если бы повешение совершилось! А вообще-то это уже их мало сейчас волнует. У них другие заботы. Но об этом эделинг Аббио расскажет чуть позже. Есть и еще новости, которые отвергают версию монсеньора Бернара. Продолжайте свой рассказ, мой друг, – обратился Кнесслер к молодому эделингу.
– Все это так, – согласился Аббио, – но я-то подумал, что напали на меня франки! И только мой спаситель показал мне узел, которым была завязана петля. Такой узел, – сообщил он, – вяжут только моряки-викинги. И я потом навел справки. Это в самом деле датский морской узел. Иногда еще им пользуются норвеги и свеи.
Все молча и с недоумением ждали продолжения. Даже король ничего не спросил.
– Да-да, ваше величество, это были даны. А единственные даны, присутствующие сейчас на турнире, хорошо известны, потому что их слишком мало, и они слишком на виду у всех. Кроме того, волхв-бодрич Ставр рассказал мне, что пятеро данов покупали сегодня снаряжение солдат франкской армии. Ему поведал об этом местный купец-еврей, которого при необходимости всегда можно допросить. И потому я прошу ваше величество сказать, кто мог отдать приказ солдатам-данам расправиться со мной?
– Грязный пират Сигурд? – прямо и грозно спросил Карл.
Но в вопросе уже явственно звучали утвердительные нотки. Настолько явственно, что вопрос походил на обвинение.
– Правильно, ваше величество. Мои люди вместе со славянами, которых я слегка подозревал, как и вы, начали следить за палаткой герцога Трафальбрасса. И видели возвращение четверых воинов. У одного голова была пробита, и он еле ноги переставлял. Это камень из пращи бодрича нанес ему увечье…
– Я прикажу их самих повесить, – грозно, почему-то чуть не шепотом сказал Карл. – Я немедленно пошлю стражников…
– Поздно, ваше величество. Я понимаю, что чинить суд в пределах близости королевской ставки – дело исключительно королевское. Но мои воины народ простой, и они меня любят несмотря на мой излишне вспыльчивый порой характер. Они решили, что викинги оставили в лесу своего убитого товарища до вечера. У данов принято сжигать тела павших с мечом в руке. Итак, мои люди нашли тело и устроили засаду. И вот несколько минут назад мне доложили, что викингов поймали и повесили около дороги. Я считаю, что справедливость восторжествовала, и прошу простить моих солдат за самосуд. Ими двигало естественное чувство негодования и желание торжества справедливости.
– Я прощаю их, – сказал король. – Конечно, я мог бы повесить и Сигурда. Но тогда я сам уподоблюсь ему. Вешать людей высокого сословия – это в первую очередь проявление неуважения к самому себе. Однако допускать такого рыцаря до участия в турнире…
– Ваше величество, – возразил Бернар. – У нас нет никаких доказательств, что Сигурд послал своих людей. Он просто скажет, что понятия не имеет о том, чем эти люди занимались в свободное от службы время. И будет прав. Не может же герцог следить за своими слугами… Мы никак не можем наказать Трафальбрасса.
– Можем, ваше величество, можем… – сказал до этого молчавший граф Оливье. – Я прошу разрешения у вашего величества мне выступить пятым участником команды зачинщиков турнира. Я накажу Сигурда на ристалище, накажу сурово и поучительно.
